Шпенглер & Инститорис
Я читала "Человеческое" не так давно, правда, в другом издании и в переводе С.Л.Франка и подробно конспектировала. В новом ПСС сделан и новый перевод М.В. Бакусева - он хорош, хотя, мне кажется, местами уступает Франку в поэтичности, но, возможно, выигрывает в правильности - тут я за полным незнанием немецкого не могу судить.
Правда, с удивлением обнаружила, что "Смешанные мнения и изречения" и "Странник и его тень" - это по сути вторая часть "Человеческого", которая тоже входит в этот том. Раньше их на русском, кажется, и не было, во всяком случае, в полном приличном переводе.
Не могу сказать, что "Человеческое" - любимая моя книга у Н. Она слишком разбросанная, в ней слишком много по-настоящему высоких мыслей перемежается размышлениями совершенно текущего характера о современном Н. немецком образовании, музыке, литературе - все те имена, которые никто уж и не помнит давно, за исключением пары титанов, которые уже не подлежат обсуждению на таком уровне. "Смешанные мнения" в этом плане даже проигрывают первой, общеизвестной части "Человеческого", в которой хотя бы афоризмы рассортированы по тематике.
С другой стороны, вот, я прочитала один и тот же текст с разницей в 5 лет, интересно, изменилось ли как-то восприятие? Учитывая, что от прошлого текста я не помню *ничего* (в художественной литературе есть хоть слабая надежда вспомнить сюжет, но в подобном варианте - увы). Беглый просмотр сделанных в том и другом издании пометок показывает, что подчеркнутые фразы довольно часто совпадают - это даже комично, я совершенно этого не помню! Ни что подчеркивала, ни что выписывала.
Помню, правда, что раньше меня больше всего в текстах Н. занимали религиозные вопросы - а сейчас, скорее, моральными. Его религиозные вопросы для меня как-то перестали быть проблемой, поэтому мне интересно посмотреть, но неинтересно по существу. Зато вот вопросы общественной и частной морали - здесь Н. просто кладезь полезных и точных наблюдений о том, как все мы устроены.
"Убогие, мелочные условия делают человека убогим; подлость и благородство человека в добре и зле обычно зависят не от качества переживаний, а от их количества" (1-72). Вот почему длительный стресс, болезнь, нищета меняют самый лучший характер, хотя внезапно оказавшись в непростой ситуации, человек вполне способен на образцовое поведение.
"Как только религия становится господствующей, ее противниками становятся все те, кто мог бы быть ее первыми последователями" (1-118). Применимо, заметим, также к идеологии или государственному устройству. Все те - это в данном случае все приличные люди, очевидно. Забавная еще мысль на тему религии, на самом деле применимая ко всему: "человек получает настоящее наслаждение в том, чтобы насиловать себя чрезмерными требованиями, а потом обожествлять эти тиранические требования в своей душе"(1-137). Но это же так логично, если уж ты чему-то принес большие жертвы, надо оправдать его как значимое хотя бы постфактум. Причем неважно, что это, материнство, идеальная фигура или аскетизм и целебат. Это очень перекликается с афоризмом из другого раздела, где Н. говорит о плененных и свободных умах. "Оправданны все вещи, ради которых мы пошли на жертвы" - вот позиция плененных умов, и Н. тут же находит ей отличный пример: "Война, начатая против воли народа, продолжается с воодушевлением, как только приводит к первым жертвам".
Печальные и всегда современные замечания о литературе мне у него очень нравятся, хотя, мне кажется, в области суждение искусств Н. периодически перегибает палку, заходя в область собственных страстей, сильно далеких от каких-то общих оценок. "Плохие писатели должны быть всегда, ведь они удовлетворяют вкусы неразвитых, незрелых возрастных категорий, у которых тоже есть свои потребности..." (1-201). С этим, в общем, нельзя не согласиться.
Мне нравится еще, хотя совсем не импонируют, слова о свободе: "тот, кто не использует две трети своего времени для себя, - тот раб", то есть, по сути, все присутствующие, а кто нет, того наше общество однозначно заклеймит трутнем и нахлебником, если только он не лежит при смерти.
Очень хорошо у Н. всегда то, что он замечает не только в обществе, но и в государстве (а в женщинах он ни черта не смыслит). К примеру, прекрасная мысль, что правительство будет дежаться религии там, где чувствует себя бессильным как-то реально улучшить положение людей, а религия облегчит им хотя бы душевные страдания. Подчас его идеи кажутся настолько актуальными и провидческими, что я несколько раз проверяла год выхода книги. "Такое высоко цивилизованное, а потому неизбежно утомленное человечество, которое представляют сегодняшние европейцы, нуждается не просто в войнах, а в величайших и ужаснейших, то есть во временных рецидивах варварства" (1-477). В 1878 году написано, до величайших рецидивов не очень далеко, но еще прилично. Или вот, о несчастной нашей родине: "В России существует эмиграция интеллигенции: люди едут за границу, чтобы читать и писать там хорошие книги. Но этим они способствуют тому, что их покинутая родина все больше превращается в разинутый зев Азии". Со второй частью можно поспорить, с первой - вряд ли
Наконец, есть несколько афоризмов (штут 5 набертся на книгу), рядом с которыми я просто подписываю "это я", потому что это так)) "Чрезмерными усилиями они добиваются себе лишнего досуга, а потом не знают, что с ним делать, кроме как отсчитывать часы, покуда те не выйдут до конца". Неумение отдыхать по-человечески - отличительная особенность штирлеца.
"В одиночестве одинокий пожирает сам себя, а на людях его пожирают люди. Вот и выбирай". Хорошая фраза для эпитафии.
Есть еще цитата, про, извините, интернет: "И в душе неизбежно имеются известные клоаки, в которые она сливает свои нечистоты: для этого годятся люди, отношения, сословия, или родина, или весь мир, или, наконец, для тех. чье самомнение неизмеримо, - Господь Бог".
И наконец фраза из тех, которые можно без особого стыда повесить на стенку: "Кратчайший путь - не тот, что прямее всех, а тот, на котором наши паруса раздуваются самими благоприятными ветрами: так говорит наука кораблевождения. Не следовать ей значит быть упорным: твердость характера тут загрязняется глупостью". Мне лично очень свойственна такого рода глупость, которую обычно хвалят как необычайную целеустремленность, хотя местами, наверное, стоило бы остановиться и подумать, а надо ли мне вообще туда. Не раз оказывалось, что это абсолютно впустую, кроме радости от собственного усердия (с).
Мне, собственно, нечего сказать о "Человеческом" в целом, потому что в нем нет ничего целого, но форма и содержание частей - квитнэссенция Н., которого я люблю, и это, видимо, уже навсегда.
Правда, с удивлением обнаружила, что "Смешанные мнения и изречения" и "Странник и его тень" - это по сути вторая часть "Человеческого", которая тоже входит в этот том. Раньше их на русском, кажется, и не было, во всяком случае, в полном приличном переводе.
Не могу сказать, что "Человеческое" - любимая моя книга у Н. Она слишком разбросанная, в ней слишком много по-настоящему высоких мыслей перемежается размышлениями совершенно текущего характера о современном Н. немецком образовании, музыке, литературе - все те имена, которые никто уж и не помнит давно, за исключением пары титанов, которые уже не подлежат обсуждению на таком уровне. "Смешанные мнения" в этом плане даже проигрывают первой, общеизвестной части "Человеческого", в которой хотя бы афоризмы рассортированы по тематике.
С другой стороны, вот, я прочитала один и тот же текст с разницей в 5 лет, интересно, изменилось ли как-то восприятие? Учитывая, что от прошлого текста я не помню *ничего* (в художественной литературе есть хоть слабая надежда вспомнить сюжет, но в подобном варианте - увы). Беглый просмотр сделанных в том и другом издании пометок показывает, что подчеркнутые фразы довольно часто совпадают - это даже комично, я совершенно этого не помню! Ни что подчеркивала, ни что выписывала.
Помню, правда, что раньше меня больше всего в текстах Н. занимали религиозные вопросы - а сейчас, скорее, моральными. Его религиозные вопросы для меня как-то перестали быть проблемой, поэтому мне интересно посмотреть, но неинтересно по существу. Зато вот вопросы общественной и частной морали - здесь Н. просто кладезь полезных и точных наблюдений о том, как все мы устроены.
"Убогие, мелочные условия делают человека убогим; подлость и благородство человека в добре и зле обычно зависят не от качества переживаний, а от их количества" (1-72). Вот почему длительный стресс, болезнь, нищета меняют самый лучший характер, хотя внезапно оказавшись в непростой ситуации, человек вполне способен на образцовое поведение.
"Как только религия становится господствующей, ее противниками становятся все те, кто мог бы быть ее первыми последователями" (1-118). Применимо, заметим, также к идеологии или государственному устройству. Все те - это в данном случае все приличные люди, очевидно. Забавная еще мысль на тему религии, на самом деле применимая ко всему: "человек получает настоящее наслаждение в том, чтобы насиловать себя чрезмерными требованиями, а потом обожествлять эти тиранические требования в своей душе"(1-137). Но это же так логично, если уж ты чему-то принес большие жертвы, надо оправдать его как значимое хотя бы постфактум. Причем неважно, что это, материнство, идеальная фигура или аскетизм и целебат. Это очень перекликается с афоризмом из другого раздела, где Н. говорит о плененных и свободных умах. "Оправданны все вещи, ради которых мы пошли на жертвы" - вот позиция плененных умов, и Н. тут же находит ей отличный пример: "Война, начатая против воли народа, продолжается с воодушевлением, как только приводит к первым жертвам".
Печальные и всегда современные замечания о литературе мне у него очень нравятся, хотя, мне кажется, в области суждение искусств Н. периодически перегибает палку, заходя в область собственных страстей, сильно далеких от каких-то общих оценок. "Плохие писатели должны быть всегда, ведь они удовлетворяют вкусы неразвитых, незрелых возрастных категорий, у которых тоже есть свои потребности..." (1-201). С этим, в общем, нельзя не согласиться.
Мне нравится еще, хотя совсем не импонируют, слова о свободе: "тот, кто не использует две трети своего времени для себя, - тот раб", то есть, по сути, все присутствующие, а кто нет, того наше общество однозначно заклеймит трутнем и нахлебником, если только он не лежит при смерти.
Очень хорошо у Н. всегда то, что он замечает не только в обществе, но и в государстве (а в женщинах он ни черта не смыслит). К примеру, прекрасная мысль, что правительство будет дежаться религии там, где чувствует себя бессильным как-то реально улучшить положение людей, а религия облегчит им хотя бы душевные страдания. Подчас его идеи кажутся настолько актуальными и провидческими, что я несколько раз проверяла год выхода книги. "Такое высоко цивилизованное, а потому неизбежно утомленное человечество, которое представляют сегодняшние европейцы, нуждается не просто в войнах, а в величайших и ужаснейших, то есть во временных рецидивах варварства" (1-477). В 1878 году написано, до величайших рецидивов не очень далеко, но еще прилично. Или вот, о несчастной нашей родине: "В России существует эмиграция интеллигенции: люди едут за границу, чтобы читать и писать там хорошие книги. Но этим они способствуют тому, что их покинутая родина все больше превращается в разинутый зев Азии". Со второй частью можно поспорить, с первой - вряд ли
Наконец, есть несколько афоризмов (штут 5 набертся на книгу), рядом с которыми я просто подписываю "это я", потому что это так)) "Чрезмерными усилиями они добиваются себе лишнего досуга, а потом не знают, что с ним делать, кроме как отсчитывать часы, покуда те не выйдут до конца". Неумение отдыхать по-человечески - отличительная особенность штирлеца.
"В одиночестве одинокий пожирает сам себя, а на людях его пожирают люди. Вот и выбирай". Хорошая фраза для эпитафии.
Есть еще цитата, про, извините, интернет: "И в душе неизбежно имеются известные клоаки, в которые она сливает свои нечистоты: для этого годятся люди, отношения, сословия, или родина, или весь мир, или, наконец, для тех. чье самомнение неизмеримо, - Господь Бог".
И наконец фраза из тех, которые можно без особого стыда повесить на стенку: "Кратчайший путь - не тот, что прямее всех, а тот, на котором наши паруса раздуваются самими благоприятными ветрами: так говорит наука кораблевождения. Не следовать ей значит быть упорным: твердость характера тут загрязняется глупостью". Мне лично очень свойственна такого рода глупость, которую обычно хвалят как необычайную целеустремленность, хотя местами, наверное, стоило бы остановиться и подумать, а надо ли мне вообще туда. Не раз оказывалось, что это абсолютно впустую, кроме радости от собственного усердия (с).
Мне, собственно, нечего сказать о "Человеческом" в целом, потому что в нем нет ничего целого, но форма и содержание частей - квитнэссенция Н., которого я люблю, и это, видимо, уже навсегда.
