Шпенглер & Инститорис
Этот сборник не такой одиозный, как лекции по русской литературе - может, потому, что Набоков не покушается ни на каких школьных классиков, и никому из рассматриваемых авторов не отказывает в законном месте в первых рядах национальной и мировой литературы. Тем не менее, взгляды Набокова интересны, пусть в части иностранной классики и не слишком отличаются от общепринятых в плане оценок.
Сборник открывает лекция по "Мэнсфилд-парку" Остин, который я не читала, да и вообще я Остин почти не читала. Так что следить за сюжетом и оценивать могу только по пересказу Набокова, и на мой вкус, он тут многовато пересказывает и недостаточно анализирует в общем - уж не знаю, дело ли в его пристрастии к этому тексту или в том, что там нечего анализировать. Увы, как мне кажется скучной Остин и подобные, так и лекция эта скучна.
"Холодный дом" Диккенса не лучше. На этих двух английских классиков у меня стабильная аллергия, и концепт наслаждения стилем и слогом Диккенса, этим бальзаковским многословием, помноженным на островное морализаторство, мне совсем непонятен. Скорее от Набокова можно было бы ожидать, что он заклеймит эти бесконечные многоярусные конструкции, нагромождение персонажей и сомнительной художественности подробностей. Но нет, что странно, Набоков все это хвалит, и я не могу взять в толк, как ему может это так нравиться в Диккенсе и так не нравиться в Достоевском.
А вот лекция по "Госпоже Бовари" Флобера - однозначно лучшая из всего сборника и на мой вкус вообще блистательная. И дело не в том, что я так люблю этот роман (хотя он тоже блистательный), а в том, что Набоков наконец не пересказывает сюжет ленивым студентам, а именно дает анализ и общего плана, и деталей, подмечая много такого, на что я не обратила внимания при чтении романа. Это и интересно, и полезно, и очень точно суммирует все и про Эмму, и про ее окружение.
"Несмотря на экзотические мечтания, она - провинциальная буржуа до мозга костей, верная банальным идеям или нарушаюшая банальные условности тем или иным банальным способам, из которых адюльтер - банальнейший способ над банальностью возвыситься". Это прекрасно высказано и применительн к Эмме, и применительно ко всем остальным "банально пытающимся возвыситься над банальностью" девицам во все времена. Критерии банальности меняются, соотношение "невысокого прыжка" остается.
Лекция про Стивенсоновскую "Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда" мне во многом открыла глаза на эту вещь, которую я всегда искренне считала довольно банальной и проходной. Набоков обращает интересное внимание на пропущенные мной детали, например, других героев-статистов и на то, что настоящий человек во всей истории только один - сам Джекил/Хайд, а остальные - столь же эфемерные, как тюремщики Цинцинната, и он сам себе тюрьма и дверь из нее.
Лекция по Прусту тоже неожиданно оказалась открытием - точнее, не сама лекция, а взгляд на Пруста. Или может, я просто доросла. Когда я изрядно лет назад читала первые романы этой эпопеи, меня очень взволновала история любви Свана, а вот остальной концепт ностальгии по прошдему детству показался каким-то совершенно надуманным, высосанным из пальца и чрезмерно сопливым. Может, потому что не всякое детство вызывает ностальгию. Набокова с героем Пруста тут понятно что роднит: живые и ясные воспоминания о богатом, благополучном и счастливом детстве в любимой стране. Но с другой стороны, если взять чуть попозже и чуть иначе, то в любой юности найдется такое, о чем будешь до конца жизни с нежной тоской вспоминать, просто нужно прождать определенное количество лет. Кажется, теперь начало работать. Надо дочитать Пруста и посмотреть.
Очень интересно про "Превращение" Кафки: тоже на поверхности странный рассказ-пугалка, но по сути - то же самое, что "Приглашение на казнь", только без счастливого конца. "У Гоголя и Кафки абсурдный герой обитает в абсурдном мире, но трогательно и трагически бьется, пытаясь выбраться из него в мир человеческих существ, - и умирает в отчаянии". Кажется, только чтобы залечить эту гоголевскую боль, написано Набоковым все вплоть до слов "Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему". И вообще, я никогда не воспринимала "Превращение" кроме как жутковатого курьеза, но почитав анализ ВВН, вынуждена согласиться, что совершенно очевидный его смысл и проблематика - ясная и очень болезненная, и лежит на поверхности, и странно, что об этом не думала раньше. Имею в виду отношения Грегора и его семьи и кто их них на самом деле вредное насекомое.
И наконец, заключительная лекция об "Улиссе" Джойса тоже отличная - прямо видно, как Набокова прет от Джойса, еще бы не. Едва ли в мировой литературе есть еще такие случаи сходства не по стилю, а по духу, по отношению к писательству и тексту - притом, что и у Набокова, и у Джойса оно весьма специфическое. Набоков детально комментирует отдельные главы, и признаюсь честно, с его пояснениями мне многое стало понятно в плане деталей, чего я не уловила раньше. Я не фанат Джойса, он для меня слишком вычурный без той внезапной, редкой, но острой и болезненной человеческой составляющей, которая нет-нет, да менькнет среди набоковских арабесок (за что его больше всего не люблю). Но вслед за Набоковым не могу не признать, что это высокий класс, и копаться в тексте Джойса интереснее, чем в любом другом.

@темы: набоков

Шпенглер & Инститорис
Вполне "крапивинская" повесть в лучших традициях: настоящая мальчишечья дружба против плохих взрослых. Удивительно разумные и самоорганизующиеся взрослые дети против того хаоса и глупости, который представляет собой мир взрослых. Дети ведут себя как взрослые: принимают решения, принимают ответственность, жертвуют собой; взрослые ведут себя как дети: капризно, недальновидно и с тотальным эгоизмом. Нормальных взрослых в книге вообще нет.
Собственно, до меня только сейчас дошло, что большинство крапивинских сюжетов укладывается в этот паттерн, поколенческий перевертыш. Вывернутая наоборот проблема отцов и детей. Это даже забавно, но я пока не знаю, какие выводы из этого делать дальше. Вот я вырос, как бы говорит автор, но умнее не стал и понятнее мне все не стало. И самое главное, теперь-то я вижу, что другие взрослые вокруг тоже не умнее, ничего не контролируют и им ничего не понятно. И делают они все неправильно. Где искать ту истину, тот единственно правильный, интуитивно угадываемый крапивинскими мальчиками ход мыслей и действий, который единственный приводит к успеху? Ответ "назад в детстве" - выбранная автором модель, хотя ничем не лучше, чем "в мудрой старости", собственно. Фантастичность книг состоит в первую очередь в том, что где вы видели таких детей))
Конкретная история чем-то неуловимо напоминает "Мио, мой Мио". Простой мальчик попадает в сказочную страну и должен там всех освободить, победив страшного монстра. Кто-то из местных ему помогает, а кто-то оказывается ложным другом. Крапивин чуток поддает совсем шварцевского толка кошмара, наряжая слуг дракона в смешные плюшевые костюмы и делая главных злодеев совсем не страшными с виду. Это очень круто и такие детали, стоит о них задуматься, реально пугают. Это тот же "Дракон", настоящий, страшный, шварцевский. Не чудовище в озере "дракон", а все они, плюшевые взрослые - дракон.

@темы: крапивин

Шпенглер & Инститорис

Название полностью (ленинское такое, немногословное): "Правовые и этические аспекты, связанные с разработкой и применением систем искусственного интеллекта и робототехники: история, современное состояние и перспективы развития".
Несмотря на жутко занудное название, было интересно. Понятно, что это узкопрофессиональная литература, но всякие прорывные технологии, простихоспади, уже давно один из моих основных профилей, и ИскИн не исключение. Обычно такие коллективные монографии по праву заслуживают эпитета "братской могилы", но не в этом случае. Несмотря на то, что главы написаны разными специалистами и в совершенно разном стиле - не имею в виду литературный стиль, поскольку это научная работа, к литературе отношения не имеющая - в плане подхода, глубины изложения, степени "закапывания" автора в теорию или, наоборот, практичности взгляда.
Первая глава, написанная ВВ Архиповым - самая теоретическая, в ней больше всего и философии права, и философии вообще, и она даже не столько про искин, сколько по "цифру" в целом.
Глава ГГ Камаловой про вопросы ответственности в сфере применения искина ставит ставшие уже традиционными вопросы, на которые пока никто толком не нашел, как отвечать. Условно говоря, кого сажать, если Тесла задавила человека.
Мне была наиболее интересна, пожалуй, коллективная глава про машинное обучение - во первый, "юридический" разбор дает мне как юристу больше понимания и технической сути происходящего, и вообще эта сфера лично мне кажется наиболее актуальной из всего вопроса искина. Алгоритмы принимают решения, значимые для людей, и этого становится все больше. А правильны ли эти решения и нет ли ошибки в самом базисе алгоритмов и искина - вот универсальный вопрос; многочисленные опыты показывали, что ошибки есть. В общем, это интересно)
Еще очень полезна глава АВ Незнамова с общим обзором регулирования вопросов искина в США, Европе и России - избавляет от необходимости читать значительный объем водянистых документов и дает общее представление о том, что вообще прои сходит на эту тему в мире.
И наконец бесценная практическая вещь - Дорожная карта регулирования робототехники и систем искина в РФ ВБ Наумова, очень четкая, очень внятная и на мой взгляд вполне исчерпывающая.
Рекомендую книгу профильным юристам и непрофильным интересующимся юристам.


@темы: право

Шпенглер & Инститорис

Кажется, у Мещерякова я читала, это Рут Бенедикт и другие ученые-культурологи отговорили американское правительство от первоначального плана сбросить атомную бомбу на Киото.
"Хризантема и меч" - уникальная в своем роде работа. Обычно в наше время культурологические книги все-таки пишутся и исследования проводятся ради науки как таковой, а не ради чего-то другого. По крайней мере, по-настоящему качественные. Работа Рут Бенедикт - редкое исключение из правил: это не просто соц. заказ, это правительственный заказ, более того, военный. Исследование, проведенное с конкретной целью: показать среднестатистическому американцу, чем японцы отличаются от них как народ, с культурной точки зрения, на уровне базовых ценностей и понятий. И не развлечения ради, а чтобы оккупационная администрация генерала Макартура могла действовать наиболее эффективно. Исследование Рут Бенедикт началось в условиях продолжающейся Второй мировой, в 1944, и ни о какой капитуляции Японии речи еще не шло. Поэтому автор была очень ограничена в средствах получения информации о предмете своего исследования, о поездке в Японию и каком-то более ли планомерном исследовании "на местности" и речи не шло. Заканчивала книгу Бенедикт в 1946, когда все военные события были еще свежи, в том числе невероятная жестокость и упорство японцев, не сдавшихся даже после капитуляции Германии и Италии.
Работа Бенедикт - не историческая, а именно культурологическая. Она делает в одной из первых глав обширный экскурс в историю Японии, особо останавливаясь на периоде Токугава, но история для нее - средство, а не цель. То, что дальше рассказывает Бенедикт о японском миропонимации и позиционировании отдельного индивида в мире, имеет вневременной характер - по крайней мере, так это вычитывается из ее книги. Мне очень интересно, насколько все написанное актуально для современных японцев? И, к примеру, применимо ли оно к популярным проявлениям современной японской культуры, в том числе поп-культуры (имеют в виду мангу и аниме прежде всего).
Как бы там ни было, идея разделения культур на культуры вины и культуры стыда сама по себе очень хороша неприменительно даже к исследованию Японии. Все христианские страны априори принадлежат к культуре вины, потому что вина - базовое понятие христианской религии. А вот, к примеру, мусульманские? Или буддисткие? Я недостаточно владею материалом, чтобы судить. Японию Бенедикт относит к культурам стыда: плохо не то, что зло само по себе, зла как такового вообще не существует, но есть множество общепризнанных правил поведения, определяющих, что должно, а что нет, - и вот их нарушение, если об этом становится известно, карается очень строго. Публичное самоубийство как искупление своих грехов (иначе говоря, недочетов в поведении) - вполне приемлемая в Японии мера, в былые времена вполне почетная и распространенная; самоубийство в христианской культуре, конечно, величайших грех.
Еще более интересно - концепция долга, "он", который имеется у каждого японца, частично по факту рождения (перед императором, господином и родителями), а частично - по факту взаимодействия с другими людьми (принятые услуги). Забавно, что в Европе "верность" как одна из основных добродетелей начала хиреть вместе с закатом феодализма, зато начала расти важность "долга родине" как стране вообще. Но мне кажется, никто и нигде не придавал этому такую значимость, как японцы. И даже нашу русскую любовь к царям никто и не думал называть *долгом*.
С повседневной точки зрения вторая группа "долгов", называемая "гири", даже более интересна. Бенедикт приводит пример, что японцу неловко даже принять мелкую услугу (вроде поднятой вещи) от постороннего человека. И что в Японии не стремятся помогать человеку, которому стало плохо на улице, чтобы не наложить на него долг, которого он не хотел (что, до сих пор так?) В общем, то, что для нас - великодушие и хорошее воспитание (предлагать помощь и помогать, когда даже не просят, оказывать мелкие услуги ради поддержания хороших отношений), то для японца - сложная система взаиморасчетов, в которой дебит должен обязательно сходиться с кредитом, иначе человек оказывается бесчестным, "не знающим гири", что служит тяжким оскорблением.
Интересное преломление "культуры стыда" - в концепции достоинства и самоуважения. Японии как стране и японцам персонально крайне важно, что подумают о них другие люди, в том числе - широко говоря - другие народы. А ключевым для сохранения достоинства является неуклонное выполнение "долга" - и большого, и меньшего. Оттого в японской культуре столь распространены сюжеты конфликта двух видов долга: герой должен выбрать из них правильный, а если это невозможно - совершить самоубийство, что автоматом "засчитывается" по обоим. В конфликте между почитанием родителей и любви к женщине, например, всегда должно выигрывать почитание родителей. И если в европейской литературе брак, совершенный влюбленными вопреки родительской воле, преподносится как жест смелости, безусловно одобряемый, то в японской традиции само собой разумеется - пожертвовать личным счастьем, лишь бы угодить родителям, потому что долг перед ними - больший. Бенедикт приводит множество таких вполне бытовых моральных дилемм, которые нормальный европеец (и русский, и американец) решит совершенно противоположным образом.
Книга Бенедикт хороша тем, что при всей своей глубине она не наукообразна. Автор ориентировалась не на узкий круг специалистов-культурологов, а на американских военных прежде всего, и объясняет многие сложные концепты на очень живых примерах и из оценок конкретных людей, и из японской культуры. Это необычайно интересно, и несмотря на то, что не первый год уже копаюсь в японской литературе и японистике, о многих вещах впервые узнала именно из работы Бенедикт.

@темы: бенедикт

Шпенглер & Инститорис

Ожидала, что восполню с некоторым усилием этот пробел в общем образовании, почитав наконец одного из великих испанских классиков. Но не ожидала, что получу от барочного поэта 16 века удовольствие, сопоставимое с любимыми мной поэтами современными, *вневременного* толка наслаждение, и не только эстетическое.
В предисловии переводчик Павел Грушко обстоятельно (и интересно!) не только рассказывает биографию Гонгоры (не то чтоб бурную, но и не тихую-счастливую), а еще и украдкой запугивает читателя: барочная-де вычурность, вывернутый синтаксис. Тяжело воспринимать, смысл темен, Кеведо вон так и сяк его ругал. А дальше - и явно благодаря заслуге того же переводчика - открываешь собственно тексты Гонгоры, и все совершенно прозрачно. И красиво, и гладко. Да, предложения длинные, да, синтаксис не "мама мыла раму". Но при этом чтение не создает ни малейшего ощущения насилия над языком (вот это явно заслуга переводчика).
Это можно сопоставить с Набоковым. Кто скажет, что у него легкий и простой слог? Но и в плохом или тяжелом слоге его тоже не упрекнешь. На такой слог нужен настрой, зато когда удастся попасть в одну с автором колею, она кажется самой естественной - так и к гекзаметру не сразу привыкаешь, но если долго читать античную поэзию, им и говорить начнешь.
А еще у Гонгоры местами встречается такая удивительная музыкальность и напевность, будто это и не 16 век вовсе, и его стихи так же легки и точны, как мои любимые Лорка и особенно Хименес. И нет между ними никаких 4 веков, испанская муза все та же:
"...Три сотни берберов стали
причиной ночной тревоги -
луна их щиты лучами
нашла на глухой дороге,
щиты сообщили тайну
немотным вышкам дозорным,
вышки - кострам тревожным,
костры - барабанам и горнам..."


В мой сборник входят две поэмы и некоторое количество отдельных стихотворений. "Поэма уединений" - "программное" произведение Гонгоры, наполненное смыслами столь же, сколь и деталями. Внешний сюжет ну очень пасторальный: некий условный путник оказывается выброшен на берег после того, как потерпел не только внешнее, но и личное крушение на любовной почве. Далее он немного путешествует, переходя из одной компании в другую: сначала его привечают пастухи, потом рыбаки. Все практически поют и танцуют, как в Болливуде. Казалось бы, полнейшая пастораль, какие тут уединения, когда изрядное количество стихов автор посвещает описанию красивых пастушек. Но во всем этом чувствуется испанская soledad, лирический герой не столько участвует в действах, сколько наблюдает их, и в итоге проходит мимо.
"Сказание о Полифеме и Галатее" - более понятная с точки зрения сюжета вещь, построенная на античном мифе. Со столь же вычурной стилистикой, что, впрочем, в приложении к мифологии звучит даже как-то более естественно, чем любой другой стиль. Сюжет, собственно, прост: жуткий циклоп Полифем влюбляется в прекрасную нимфу Галатею, но видя, что она предпочитает другого, он убивает соперника, бросив на него скалу. Изложение изяшно и изощренно одновременно.

Приведенные стихотворения Гонгоры - романсы, летрильи и сонеты - разнообразны и по-разному хороши. Есть много неожиданно легких и забавных, и такой игривости слога, как в летрильях, совершенно не ожидаешь после серьезных поэм. Сонеты есть и забавно-игривые, и серьезные, и грустные. И просто пробирающие:

Не столь поспешно острая стрела
Стремится в цель угаданную впиться
И в онемевшем цирке колесница
Венок витков стремительно сплела,

Чем быстрая и вкрадчивая мгла
Наш возраст тратит. Впору усомниться,
Но вереница солнц - как вереница
Комет, таинственных предвестниц зла.

Закрыть глаза - забыть о Карфагене?
Зачем таиться Лицию в тени,
В объятьях лжи бежать слепой невзгоды?

Тебя накажет каждое мгновенье:
Мгновенье, что подтачивает дни,
Дни, что незримо поглощают годы.


@темы: гонгора

Шпенглер & Инститорис

"Быть японцем. История, поэтика и сценография японского тоталитаризма" - монография Мещерякова, посвященная, собственно, периоду японского тоталитаризма первой половины XX века, от конца эпохи Мэйдзи и до конца Второй мировой. Как и немецкий, и итальянский тоталитаризм закончился поражением в войне и капитуляцией. Но при этом от своих союзников по Тройственному пакту японский тоталитаризм отличался кардинально. Прежде всего - полным отсутствием явного лидера: на протяжении довольно длительного периода правительства в Японии менялись одно за другим, и одни и те же люди не оставались у власти, но "генеральная линия" при этом выдерживалась неукоснительно.
Мещеряков детально разбирает предпосылки становления тоталитаризма в Японии в начале XX века, те социальные и культурные изменения, которые послужили тому причиной. У Японии все было совершенно не так, как у Германии или Италии. Не было столь болезненного и унизительного поражения, напротив, Япония вышла с территориальными приобретениями, получила место в Лиге Наций. Но этого было мало. Пока западные державы разгребали последствия, Япония, будто отряхнувшись от долгой изоляции и наконец прийдя в себя после шока "черных кораблей", быстренько вторглась в Китай, создала марионеточное Маньчжоуго и начала активно продвигаться по Азии. При этом видя свою роль, как подчеркивает Мещеряков, не в качестве агрессора и захватчика, а в качестве того, кто принесет цивилизацию и сплотит братство азиатских народов - с Японией в качестве старшего брата, разумеется.
Не пересказывая всю книгу целиком, довольно сложно объяснить, как мирная Япония Мэйзди, преклоняющаяся перед западом и с готовностью перенимающая всё европейское, дошла до такой ожесточенной войны. До войны, упорно и безнадежно продолжаемой после капитуляции Германии и Италии - пока сам император не повелел прекратить. И все прекратилось. Это удивительное обстоятельство, которое особо отмечаютв все исследователи: c повелением императора Хирохито японцы не просто покорно сложили оружие, но и в целом будто категорически поменяли свое отношение к былым врагам: при американской оккупации не было никакого подпольного сопротивления, никакой партизанщины, а главу оккупационных войск начали считать чуть ли не героем. Но это - всего лишь один из эпизодов, которые покажутся странными читателю с "западным" взглядом на жизнь и ценностями.
Мещеряков копает глубже. Дело вовсе не в том, что он очень грамотно и подробно пересказывает соответствующую часть мировой истории - а в том, что он делает это, подсвечивая уникальные особенности японского менталитета, культуры, если угодно, которые и обусловили то, что история пошла именно так. Понятно, что таких факторов множество, есть более универсальные, такие как технический уровень и наличие или отсутствие необходимых для войны ресурсов. Но уникальные культурные факторы, с одной стороны, не менее важны, а с другой - просто интересны.
Из явных особенностей японского восприятия по Мещерякову - особое отношение к тому, кто суть "герои". "Японские потери в Пирл-Харборе были невелики. Казалось, что можно было бы "назначить" на роль героев оставшихся в живых. Но этого не случилось. Ха все время войны ни один живой японский военный не был отмечен государственной наградой. "Настоящим человеком" признавался только покойник". Для нас это кажется безумием. Понятно, что во всех странах награждают посмертно, но так, чтобы сознательно игнорировать героизм выживших - это удивительно. А это проистекает из общего культа смерти, стремления к смерти, прерзрения к жизни, которое все больше росло в японской культуре в тоталитарный период. Мотив принесения своей жизни на алтарь государства был едва ли не основным, ни о какой ценности каждой жизни не шла и речь.
Отсюда, кстати, и ужасная жестокость японцев к врагам, в том числе покоренному населению Китая (про ужасы Японо-китайской войны много сказано и написано). Они и о своих-то не заботились особо, к примеру, добивали раненых, вместо того, чтобы эвакуировать госпитали. А другие азиаты и тем более были "второго сорта".

Еще более интересно - про политику. Я уже писала, что несмотря на общий тоталитаризм строя, которые ко времени начала Второй мировой достиг своего апогея, в Японии не было диктатора. На ум не приходит даже ни одно более ли менее известной фамилии политического лидера того времени - и при этом страной кто-то управлял. Кто-то, только не император Хирохито /Сёва. Он, как и все японские императоры до и после него, был фигурой исключительно внеполитической, сакральной и далекой. Простые японцы в основном никогда его не видели и не слышали. Император не был лидером в том смысле слова, в котором его употребляют на западе, он общался с народом исключительно письменно, с помощью рескриптов, написанных нарочито сложным и вычурным языком, и почти не появлялся на публике.
"15 августа 1945 года подданные Сёва впервые услышали его голос. Радиовещание началось в Японии в конце 20х годов, но никогда император не обращался к своему народу". И это было обращение о прекращении войны и капитуляции; напомню, что к тому времени Япония уже давно осталась из стран Оси одна против всех союзников, уже были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки - это их не оставило. А обращение императора - остановило. "Согласно версии, ставшей официальной, император сам принял это решение и настоял на нем - вопреки мнению тех военных, которые выступали за продолжение войны. Пластинку с выступлением тайно записали во дворце и так же тайно доставили на радиостанцию. Мятежные офицеры пытались обнаружить ее, но не смогли". Пожалуй, это один из самых удивительных фактов во всей истории японского участия во Второй мировой - что война для Японии прератилась по слову человека, который до того времени никак не участвовал ни в войне, ни в политике.

Это - лишь несколько аспектов, которые, конечно, не отражают обширность и глубину работы Мещерякова. Меня неизменно поражает каждый раз, когда я его читаю, даже не отличное знакомство с материалом - этого ожидаешь от любого приличного историка и культуролога - а способность скомпоновать этот материал таким образом, чтобы он укладывался у читателя в логичную вереницу причин и следствий. Мещеряков и в этой работе, и в других очень грамотно и подробно отвечает на вопрос "что", но гораздо важнее - еще и на вопрос "почему". В его изложении история перестает быть официальным набором фактов и становится очень живой картинкой, в которой каждая деталь пусть и странна сама по себе, но неизбежна и логична за счет взаимосвязи с другими. Честно говоря, я бы с удовольствием прочитала в его изложении и историю *русского* тоталитаризма тоже.

Вторая часть сборника - это переводы Мещерякова из двух японских мыслителей: Кайбара Экикэн "Поучение в радости" и Нисикава Дзёкэн "Мешок премудростей горожанину в помощь". Они логически никак не связаны с монографией про тоталитаризм, и относятся к совершенно другой эпохе, это вторая половина 17 века. Обе работы представляют собой подборку размышлений о том, как должно поступать, как не должно, и как вообще относиться к жизни. У Кабары Экикэна рассуждения чуть длиннее и тематически сгруппированы, у Нисикавы Дзёкна вообще в духе любимого мной жанра "дзуйхицу", то есть "пишу, что в голову взбредет".
И тот, и другой были учеными-конфуцианцами, и их работы в целом отражают конфуцианскую философию в ее японском изводе. Не скажу, чтобы переводы были столь же захватывающими, как монография про тоталитаризм - но их приятно почитать, и многое из сказанного актуально до сих пор. Вот, например, очень удачная цитата из Кабара Экикэна о спорах в интернете:
"Люди в этом мире часто творят неподобающее - таков закон бренного мира, и тут уж ничего не поделаешь. Глупец не слушает поучений, перед ним даже мудрец отступает. А потому не стоит гневаться на глупца и напрасно травить себе душу. Если кому-то не повезло с самого рождения - это несчастье касается только его самого. Можно ему лишь посочувствовать. Так что нет смысла изводить себя гневом и упреками. Глупо лишаться сердечной радости только из-за того, что кто-то нехорош".

@темы: мещеряков

Шпенглер & Инститорис

Это весьма забавное околонаучное фантазерство малоизвестного итальянского писателя конца 16 века. Гарцони был каноником, немного поездил по Италии, и в целом его биография не отличается особой событийностью. Что не мешало ему, в духе своего времени, создавать подобные "Больнице" компендиумы разного рода странностей в прозаической форме. Другие его сочинения называются, к примеру, "Театр различных мозгов всего света" и "Синагога невежд" (это не я такая образованная, это я прочитала вступительную статью).
В "Больнице" приведена классификация разного рода безумств, коим подвергаются люди, причем несмотря на околонаучный подход к членению видом помешанных, в остальном это вполне себе сборник литературных анекдотов, так как в каждой главке Гарцони приводит многочисленные примеры соответствующего вида безумия, подчас очень комические. Завершаются главки столь за забавными молитвами настоящим и выдуманным богам, которые должны вступиться за данную категорию страдальцев.
Виды безумия у Гарцони условные, какие-то примеры соответствуют современному пониманию безумия, но по большей части это просто дураки, чудаки и люди со странностями. Да и классификация при всей ее сложности и пояснениях автора весьма условна, не всегда понятно, чем конкретно тот или иной вид друг от друга отличны - но суть, конечно, не в научности.
Вишенка на этом странном торте - весьма вычурный барочный стиль, с многочисленными тропами, длиннотами, красивостями и общим многословием. Любителям барочной литературы особо рекомендую, тут и все красоты стиля, и забавное содержание в одном флаконе.
А еще стыдно признаться, но в некоторых помешанных Гарцони прям узнаешь себя; вот, например, зарисовка, как я делаю ремонт:
"В наши дни великое своенравие выказал некий Клавдио из Сало, который, имея дом в деревне, доставшийся ему в наследство от отца, однажды решил придать всей постройке вид голубятни, но через нескольк дней пришла ему прихоть сделать из нее твердыню, окруженную бастионами, со рвами и укрытиями, наподобие крепости; едва с этим было кончено, его расположение переменилось, и он велел срыть ее до основания, разбив на этом места садик с прекрасными апельсинами, когда же они подросли до порядочной высоты, однажды из каприза велел выкорчевать их все, говоря, что лучше тут будет капустное поле, и так его дом сделался наконец огородом с белокочанной капустой".

@темы: гарцони

Шпенглер & Инститорис

"Новая жизнь" - произведение забавной формы. Содержательно она представляет собой изложение истории любви Данте к Беатриче - от того, как поэт впервые встретил ее в глубоком детстве, до ее смерти и последующей всемирной, можно сказать, славы. По форме же "Новая жизнь" - это сборник сонетов с авторскими пояснениями к ним: Данте сам очень подробно рассказывает, из каких частей состоит сонет и в какой о чем конкретно говорится. Это несколько забавно, учитывая, что сонеты у него и так на мой вкус совершенно ясные, и по мысли, и по форме. Больший интерес представляют тут же идущие небольшие прозаические пояснения, связанные с историей создания тех или иных стихов и жизненных обстоятельствах автора в тот момент.
Стихотворения Данте на мой вкус вполне в духе куртуазной поэзии того времени: в основном они полны прекрасных и жестоких дам и всех традиционных клише жанра. Что, впрочем, не мешает им быть превосходными, хотя я и не любитель таких чисто классических форм и стилей. Мне больше по вкусу дружеское зубоскальничанье Данте с родственниками в стихах - вроде тут же приведенной переписки с Форезе Донати, братом его жены. Это не тот великий и грозный Данте, которого представляешь по "Божественной комедии", и не тот жеманный изящный стихотворец, что выступает в других сонетах, а человек живой, с веселым и острым языком.
Письма, пожалуй, представляют наибольший интерес из всего сборника (только, конечно, вместе с комментариями). Притом интересно, что приведены не только признанные письма самого Данте, но и такие, которые исторически приписывались ему, но все же по современным оценкам ученых принадлежат другим лицам его окружения. Большинство писем - на темы общественно-политические, никаких записок в прачечную. Активная политическая жизнь, поэтическое дарование и, как это называется, гражданская позиция Данте делала его идеальным авторам подобного рода писем, вроде знаменитых посланий "Правителям и народам Италии". По сути это никакая не частная переписка, а общественная трибуна, документ, предназначенный для распространения многим и только в силу удаленности автора оформленный как письмо. Хотя все это будет интересно прежде всего историкам противостояния гвельфов и гибеллинов. Для меня (и, наверное, для большинства читателей Данте) наиболее познавательное - письмо Данте к Кангранде делла Скалла, которым он посылает и посвящает ему часть "Божественной комедии", попутно разъясняя ее суть и замысел. Тот удобный и неудобный для литературоведов случай, когда автор сам объяснил, что он хотел сказать этим произведением))


@темы: данте

Шпенглер & Инститорис

В мою библиотечку палеонтологических научпопов - на этот раз двинемся ближе к нашему времени. Принято думать, что мамонты - это примерно тогда же, когда и первобытные люди, "борьба за огонь", вот это все. Но на самом деле, учитывая, что мамонты жили на Земле на протяжении довольно длительного времени, и в отдельных рефугиумах оставались уже после того, как кое-где вымерли - осознайте, что мамонты это примерно тогда же, когда и пирамиды. Вот эта мысль как-то очень сбивает с толку.
Шпанский очень подробно рассказывает и про историю изучения мамонтов начиная с петровских времен, и про все останки, которые находили на протяжении веков (их не так-то и много, то есть мамонтовые находки, особенно хорошего качества, считаются скорее десятками). Мне лично больше всего было интересно про особенности строения и жизни мамонтов: как росли, что ели, почему вымерли. В целом книга небольшая, но по моим ощущениям, более чем исчерпывающая для непрофессионала в вопросе про мамонтов и других животных, которые жили в одно время и в одной местности с ними, типа шерстистых носорогов.
Особенно интересно, как ни странно, про ледниковый климат. Шпанский пишет, что особенностью Ледникового периода было отсутствия длинных межсезоний, то есть короткое и теплое лето быстро сменялось холодной зимой, и в целом в "мамонтовый" период климат был суше. Поэтому, как ни странно, у животных было больше пищи: зеленые растения быстро схватывались морозом, и вместо того, чтобы гнить в сырости, сохраняли в замерзшем виде свои питательные качества. Что позволяло травоядным кормиться всю зиму, выкапывая их из-под снега. Ну а хищникам было вполне нормально кормиться травоядными, не говоря уж о том, что трупы погибших животных тоже отлично сохранялись во льду как в естественном холодильнике и обеспечивали едой падальщиков. А вот когда настало потепление, пришли более длинные периоды межсезонья, и к зиме для травоядных оставалось гораздо меньше пищи - вот они и вымерли.
Шпанский весьма скептически относится к идее, что человек активно охотился на мамонтов. Они все-таки были слишком крупной и тяжелой добычей, к тому же вокруг было достаточно добычи полегче, тех же оленей. Так что уж деятельность человека точно не могла привести к их вымиранию.
В общем хорошая научпоповская работа, много интересной информации, написано доступно, но при этом без особых попыток упросить под непрофессионального читателя.

@темы: научпоп

Шпенглер & Инститорис

Не знаю, что я от этой книги ждала. Что-то типа "Слова живого и мертвого" Норы Галь, может. Или работы Чуковского про перевод. А получила унылейшее учебное пособие по теории перевода без единой новой мысли, написано наикондовейшим бюрократическим языком. В целом, наверное, оно и понятно: это "научная работа" в худшем смысле современных российских научных работ. В ней соблюдена вся формалистская структура: предмет, метод, актуальность, выводы после каждой главы. Огромное количество терминов, причем очень видно, что даже там, где можно сказать более живым языком, автор старается напихать побольше наукообразных слов - из лингвистической терминологии вообще.
А вот с содержанием все печально, потому что собственно про то, *как* происходит работа переводчика, в чем тонкости, ничего не сообщается. Нет, формальностей очень много, схемы всякие, но по сути это напоминает пресловутое "внутри у нее неонка". То есть автор, может быть, и лингвист, но не просто не филолог, а анти-филолог, учитывая, что с русским языком по ходу текста большие проблемы. И если мы хотели получить образец "научного канцелярита" - то вот он, этот текст, от первого слова до последнего.
Что же до собственно разбора отдельных моментов перевода - тут не знаешь, смеяться или плакать. Целая здоровая глава посвящена типа примерам перевода. Выглядит это примерно так: автор приводит какое-то предложение или абзац на английском, потом на русском, и комментирует: вот смотрите, здесь герундий переведен глаголом. Ну ок. Посмотрели, дальше что? Но нет, никаких выводов автор не стремится делать, кроме того, что в некоторых случаях переводится так, а в некоторых сяк. Несколько страниц посвящено переводу выражений "there is/there are", в смысле, вариациям "есть", "там" и "на столе книга". Автор, ты зачем все это написал, хочется сказать? Ну книга, ну на столе, что сказать-то хотел? Это все в 1 классе теперь проходят, зачем ты это в научную работу по переводу засунул - как и вообще все остальные более или менее тривиальные вещи, которые в ней есть. И все нормальные переводчики делают эти вещи по наитию, уж точно не задумываясь, применили они "метод опущения" или "метод замены", тем более, что ни ценность, ни специфику этих методов автор не потрудился прокомментировать - кроме того, что они есть. А также много других.
Совершенно бесполезная трата времени, не научная работа, а полный бюрократический хлам. Зато список литературы наверняка по ГОСТу оформлен.

Шпенглер & Инститорис
Видимо, я неудачно выбрала книгу для первого знакомства с миром Хобб. Думала, что первая часть саги окажется действительно романом, открывающим подцикл, а вышло, что это по ощущениям какой-то промежуточный текст между другими романами. Во всяком случае, все интересные события, видимо, происходят в других книгах: и активные действия, и раскрытие авторского мира, и масштаб. А тут половину текста герои сидят "на завалинке" и вспоминают минувшие дни. Насчет завалинки я даже не особо шучу: примерно половину большого романа главный герой, человек немолодой и помятый жизнью, что неоднократно подчеркивается, тихонько живет отшельником своим деревенским бытом и изредка к нему наезжают старые друзья, преимущественно чтобы выпить и повспоминать. Заодно мы наблюдаем его немудрящий быт, мальчика-приемыша, дряхлого ручного волка и цыплят, которых нужно кормить. Все это было бы мило, но начинает утомнять уже на 20 странице, а когда продолжается ровно в таком же духе и на 400, невольно задумываешься, почему я до сих пор это читаю.
Вот Ле Гуин, например, умела создать ту же атмосферу - герой, отошедший от дел и ведущий тихую деревенскую жизнь в глуши - буквально несколькими страницами, если не абзацами. И этого было достаточно. А у Хобб эта скучнота заняла больше трети текстового времени, и на мой взгляд, это не украсило.
Впрочем, когда сюжет начинает разворачиваться, столь же долгое время ждешь, что вот сейчас, сейчас станет наконец интересно, и масштабно, и оригинально - должна же популярность автора объясняться. Но нет, сюжет так и остается каким-то не просто местечковым, а дремуче местечковым. Пропадает наследник престола в стране - и на его поиски отправляют всего троих человек, один из которых немолод и помят, второй никогда не сражался, а третий - женщина. Нет, ок, я понимаю все про конфиденциальность - но у них там реально нет даже приличной охраны, получается?
Сама история пропажи тоже какая-то странная, и я в итоге, несмотря на безумную длину текста и объем рассуждений, так и не поняла толком, чего эти таинственные недо-похитители хотели и как так легко отказались от своих замыслов. Точнее, поняла, но это как-то странно и очень уж по-дилетантски. И похитители дилетанты, и преследователи, и история не стоит того, чтобы ради нее писать такой длинный роман.
Осталось настойчивое впечатление, что все интересное, действительно, дано в пересказе или в воспоминаниях героев, будто оно могло бы происходить в других книгах, но вот тот сюжет, который разворачивается здесь и сейчас, по сравнению с этим великолепием совершенно местечковый, и герои не тянут на героев, а тянут на двух немолодых придурков, решивших тряхнуть стариной, но изрядно переоценивших себя. Простите, поклонники Хобб.
Отдельно скажу про перевод - читала в единственном переводе и пожалела об этом. Ладно я знаю английский, а вот людям не знающим что должны сказать слова "уит", "скилл" и "принц Дьютифул"? Мне же все это слишком сильно напоминает наш профессиональный суржик, особенно "скилл" - так сразу в памяти всплывает "софты и харды". Нет уж, не дело так переводить.

@темы: хобб

Шпенглер & Инститорис
У этой повести очень простой, но при этом очень изящный рисунок. Как "Голубка" Пикассо: ничего особенного, несколько чистых линий, но - шедевр. Тот редкий случай, когда камерность и малая форма идеально сочетаются: в тексте ровно то, что надо, и не больше, и не меньше.
Удивительный мир летчика и говорящего самолета, который следует через эфир к сфере неподвижных звезд кажется для него настолько естественным, что и не придет толком в голову в нем усомнится. Да, фантастический мир, но не более фантастический, чем многие другие. Очень интересный, очень романтичный. Мир Поиска, романтика дальних странствий и звездных пространств, как молодые АБС, только все менее жестко, уютнее и камернее. Даже жаль, что история маленькая и с этим миром приходится в итоге расстаться.
Вторая часть больше похоже на нашу обычную реальность. Тоже фантастика, но уже не такая. Не романтичная, взрослая. Со взрослыми проблемами, которые не столько глобальные, сколько изматывающие и бесконечные. Кто вырос, тот поймет, увы. Со взрослой работой, когда слово "надо" доминирует над усталостью и собственными возможностями.
Я довольно быстро догадалась, как две части связаны, увы, но это не портит впечатление. Все становится очень логичным зато. Прием старый, но не столько банальный, сколько классический)) Очень, очень красивая повесть.

@темы: онойко

Шпенглер & Инститорис
Интересная история, на первый взгляд (и, видимо, взгляд самого Грина) - такая же простенькая по сюжету, как "Алые паруса", но это только если не примерять ее события на реальность. Такая вполне сказочная модель: две сестры, младшая - красавица и к тому же богачка, старшая - уродлива и значительно беднее (почему так вышло, вопрос к родителям). Позиционируется, что младшая еще и хороший человек, а старшая - плохой, но из всего текста следует обратное.
А дело вот в чем: некрасивая сестра, собственно Моргиана, мучается собой и своей жизнью, особенно на фоне красавицы сестрицы, и эти мучения, столь очевидные читателю, похлеще Достоевского. Их нельзя не заметить и их нельзя игнорировать. Что же на это делает младшая Джесси, которой полагалось вроде быть доброй? - Искусно подливает масла в огонь. И дело не в том, что она как-то сознательно вредит Моргиане, нет, все проще: ей на Моргиану и ее душевные драмы глубоко наплевать. Как и на вообще все, что не касается непосредственно ее. Джесси - такая образцовая красивая эгоистичная куколка получилась, и как бы автор меня не убеждал в ее замечательности, я в нее не поверю. Я встречала таких девушек в реальной жизни, с ними можно общаться нормально ровно до того момента, когда твои и ее интересы не вступят в противоречие даже по самому ничтожному моменту. Это любимые доченьки, не знающие слова нет, им просто в голову не приходит, что иногда чувства и интересы других людей нужно учитывать - не то чтобы они не понимали, что вокруг живые, им просто совершенно искренне наплевать.
Грин поворачивает сюжет очень печально: задуманное Моргианой испытание оказывается для Джесси в итоге всего лишь легкой неприятностью, зато сама Моргиана расплачивается за него сполна. Собственно, так и бывает: кто-то идет по жизни, кажется, шутя, а кто-то наступает на все колючки и ломает шею там, где первый проходит, даже не заметив.
Но сочувствуешь все же Моргиане. Я закончила роман с чувством большого раздражения по отношению к Джесси, потому что я просто уверена, что если б не ее конкретно поведение, эгоизм и безразличие, то и драма Моргианы не была бы такой острой и болезненной. Интересно, осознавал ли это автор?

@темы: грин

Шпенглер & Инститорис
Набоковские лекции разношерстные и довольно личные: сразу видно, кто у него в любимцах, а кто - напротив. Хотя они тем и хороши: Набоков не скрывает инструментария, с которым подходит к каждому автору, и не пытается заявить свои оценки в качестве абсолютной истины. У него очень четко оформленные взгляды и вкусы и даже если бы, положим, мы ничего не знали о Гоголе или Достоевском, ориентируясь на заявленные вкусы и оценку автора можно было бы прикинуть на себя - понравится или нет (только с Толстым этот инструментарий дает какой-то совершенно загадочный промах). Симпатично по крайней мере то, что Набоков не повторяет школьных прописных истин и стандартизированных оценок (хотя не уверена, что в его время и в Америке они существовали как класс).

Гоголь - самая интересная часть из всех лекций. Набоков готовил книгу о Гоголе, и потому неудивительно, что и глубина анализа, и качество собственно текста разительно отличаются от всех остальных лекций, которые писались для себя, не для публикации, и, естественно, гораздо проще по языку и стилю, чем все остальное, что выходило из под пера Набокова. Я лично узнала о Гоголе вообще и "Мертвых душах" в частности много нового, и взгляд Набокова в этом плане интересен, особенно разбор деталей, анализ отдельных пассажей в части именно стилистической. Тут и понятно, какая у ВВН система оценок: стиль и эстетика на первом плане, а этим Гоголь даст фору любому нашему автору. "Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен: только здоровая посредственность кажется благородному читателю мудрым старым другом, любезно обогашающем его, читателя, представления о жизни".
Интересна также и история создания "Мертвых душ", а точнее - судьба пресловутого второго тома и рассуждения ВВН о том, как же он создавался и почему в итоге был сожжен.
Совершенно отличный разбор "Шинели", которую я смутно помню скорее по ноосфере, чем со школы, но которую будто увидела тут впервые во всей ее прелести.
Определенно, часть про Гоголя - наиболее достойная данного издания, наиболее ценная с точки зрения информации и анализа, вне зависимости от отношения ко вкусам Набокова.

Тургенев - изрядно поскучней. По сути, оценки ВВН сводятся к тому, что у Тургенева прекрасные описания природы, а все остальное нудновато и слабовато. "Он не великий писатель, хотя и очень милый". Я не стану с этим спорить. Часть про "Отцов и детей", в которой ВВН просто пересказывает сюжет романа с небольшими комментариями - возможно, была полезна для американской публике, но мало чем поможет русскому человеку, который проходил этот роман в школе целый семестр и хоть одно сочинение про него, да написал.

Достоевский - конечно, самая одиозная из лекций, просто потому, что ВВН не только не признает за ФМ право называться великим писателем, но и вообще ругает его напропалую. Хотя к чести ВВН, в самом начале лекций он открыто рассказывает свою систему оценки: "В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный".
Увы, дело не в отсутствии таланта у ФМ и не в том, что называется "социальной темой", что Набоков не ценит. Но у Достоевского есть то, чего сам Набоков отродясь не писал и, наверное, даже не видит, а именно этический конфликт между персонажами. Это не "социалка", это область психологии и отношений. "Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг". Это верно, но как вообще иначе характеризовать героя?))
Вспомним Набокова, где у него подобные конфликты? Нет их. Максимум - герой оказывается в этическо неоднозначной ситуации, но это даже не осмысливается ни им, ни автором. И уж тем более в такой неоднозначной ситуации он не взаимодействует непосредственно с другими людьми по факту конфликта, он всегда сам по себе, внутри себя, отгорожен от других. Какую драму изобразил бы ФМ из истории Цинцинната и его Марфушенки! А у Набокова ничего подобоного быть не может, потому что все другие люди в романе вообще оказываются в итоге ненастоящими, какой уж тут конфликт. Он этого и не ценит. "Возвращение Чорба" - "одиночный" конфликт, хлопок одной ладонью, история заканчивается тем, что герой от конфликта просто улизнул.
А вот оценивать ФМ с точки зрения эстетики и наслаждения стилем бессмысленно, потому оценка Набокова и близка к нулю в его системе координат. Думаю, Набокову было изрядно неловко писать про великие романы Достоевского, все равно что дальтонику рассуждать о живописи.

Толстой - самая длинная, занудная и удивительная часть. Не объясняя толком, почему, Набоков удивительным образом крайне высоко оценивает Толстого, в том числе признавая в качестве его заслуг то, что он так отчаянно ругал у других, у того же Достоевского. Почему-то стиль Толстого его не смущает ничуть. Социальный компонент его не смущает. Он видит какую-то "великую правду" там, где я вижу отчаянную скуку. Лекция по "Анне Карениной" очень большая и очень детальная, Набоков анализирует все, включая сны Стивы Облонского, красный мешочек Анны, еще бог весть какие мелочи. Я не люблю Толстого и через это продралась с тоской.
Уж не знаю, может, в любви к Толстому в Набокове проявляется старостветский барин, русский аристократ, и эта фамильная ностальгия по утраченному красивому веку, балам и социальному неравенству.
К лекции о "Карениной" прилагаются еще и детальные комментарии, рассчитанные, впрочем, именно на иностранного читателя в большей мере.

Чехов заслужил удивительное порицание-похвалу от ВВН. По сути, весь его взгляд сводится к формуле "серенько, но очень мило". Чеховский юмор в представлении Набокова - это юмор беспомощного и нелепого интеллигента, существа неприспособленного к жизни, не способного сделать зло или постоять за себя, но, повторюсь, очень милого. Вероятно, часть творчества Чехова и укладывается в это определение, но на мой взгляд, Набоков принимает на веру то, что на деле было очень изящной, но довольно злой издевкой, и юмор Чехова куда как часто отдает жесткой иронией. Вероятно, это тоже издержки "заграничного" взгляда.

Горький при всем своим ужасном стиле мог бы получить от Набокова куда больше, но чему-то ВВН отзывается о нем в целом вполне уважительно (не отрицая, конечно, что стиль ужасен, да и все остальное тоже). Он довольно детально пересказывает биографию Горького, и это наиболее интересная часть из всей лекции. Когда же заходит речь о творчество - тут довольно аккуратные упреки сменяются какими-то невообразимыми штампами. "В своей суровой прозе он подчеркнуто обнажал горькую правду современной русской жизни" (!!!) Увольте, я отказываюсь верить, что эту мерзотно пошлую и слащавую фразу из школьных учебников написал Набоков. Впрочем, он быстро съезжает на театр Станиславского, и никакого разбора творчества Горького вообще особо не дает.

Шпенглер & Инститорис
"Упадок и разрушение" - жестокий комический роман вполне в духе Во. Более жестокий, чем "Сенсация" и "Черная напасть", пожалуй, более сюрреалистический в плане внезапности несчастий и странности событий, которые случаются с героями. Но в целом - в том же духе, с тем же черным юмором и нестребимой точностью формулировок. "Упадок" - история некоего молодого человека, который совершенно не по собственной вине оказывается замешанным в легкий скандал, из-за чего вылетает из своего элитного коллежда, лишается дядюшкиной финансовой поддержки и вынужден устроиться на работу преподавателем в закрытую школу в Уэльсе. По степени упоротости того, что происходит в той школе, и комичности все это сильно напоминает фильм "Одноклассницы" с Рупертом Эвереттом в роли школьной директрисы. У героя "Упадка" и директор, и коллеги, да и ученики - редкий паноптикум, и странно, что все это еще не пошло прахом к его приезду (впрочем, к концу книги логика жизни торжествует). Правда, герой не успевает насладиться упадком странной школы - водоворот эксцентричности закружил и его, и сначала кажется, что вот он на конец и каким-то магическим образом этому тихому скромному человечку судьба дала хорошую раздачу... Но потом выясняется, что таки нет, все сложилось ровно так, как и должно было сложиться по логике вещей. А герою не стоило бы хлопать ушами, чтобы не сесть в такую лужу. Впрочем, он там оказывается не один, а совершенно неожиданно - с бывшими своими товарищами.
Книга кончается неожиданно мягко и спокойно. Та таинственная необоримая сила, что извлекла его из тихого и понятного гнезда в колледже и сунула в водоворот всех этих напастей, в итоге водворяет его обратно - и будто и ничего не произошло. И в этом тоже много комизма. Впрочем, стоит у героя поучиться воспринимать все жизненные события, которых не можешь изменить, как данность, без особого ропота.
"Работа прервана" - небольшая повесть, которая сильно отличается от всего остального, что я читала у Во. В ней совсем нет ни безумия, ни комизма (по крайней мере, не больше, чем в обычной жизни тихого и не слишком веселого одинокого человека). Строго говоря, в ней нет и фиксированного сюжета - это просто отрезок жизни персонажа, который выглядит очень автобиографическим. И, как любой отрезок реальной жизни, сложно "вынимается" из всей остальной канвы. Суть "Работы" - в двух разных встречах, одна - с коммивояжером, незадачливо задавившим отца героя, а другая - с девушкой, в которую герой без всякой надлежды все-таки влюбляется. И как в жизни и бывает (и почти никогда в литературе), и те, и другие отношения выворачивают с самого начала совсем не туда, куда должны бы по стандартной схеме, но при этом все происходит до такой степени естественно, и каждое событие до такой степени *обусловлено* предыдущим, что иначе и представить было бы невозможно.
А еще в "Работе" очень изящно описывается любовь: та любовь, в которую на самом деле веришь, без малейшего пафоса, с открытыми глазами, даже без собственничества, но с неизбежной ноткой страдания. Так *по-настоящему*, живое чувство без штампов во всей его странности и уникальности, я видела только у Пруста. Но ни один читатель не усомнится, что это все-таки она.

Шпенглер & Инститорис
Очередной динозавровый научпоп (у нас их много, мы с мужем динозавров любим) - пожалуй, самый "сбалансированный" из всего, что я читала. Автор в доступной манере, но в достаточным количеством научных деталей, чтобы порадовать знатока, излагает историю динозавров - с древнейших времен до чуть менее древнейших. Книга скопмонована по геологическим эпохам, и это удобно, потому что позволяет наконец аккуратно уложить в голове, как соотносятся на временной шкале те или иные динозавры. Более того, автор дает понятный и вполне исчерпывающий ответ на вопрос, почему динозавры сначала захватили мир, а потом вымерли, и даже более того - почему в ту или иную эпоху в той или иной части света преобладали те или другие динозавры. В общем - это такая краткая научная история динозавров от появления их первых предков через эпоху, когда царствовали крокодиловые предки, но потом динозавры все-таки вышли на первое место, и к закату, связанному с падением метеорита и глобальным вымиранием.
Очень хорошо подан материал, ни одна из возможных частей не перевешивает, но при этом остается впечатление полной погруженности в общую суть вопроса. Хоть я и много читала про динозавров, такой простой логической картины, как дает эта книга, у меня в голове не было. Именно этим она хороша: обладая, безусловно, гораздо более глубокими научными знаниями и в физиологии динозавров, и в геологии, и в истории других видов, автор удерживает себя от того, чтобы вывалить на читателя ворох подробностей, и концентрируется на главном, логической связи событий.
А еще книга хороша редким, но тем более ценным юмором. К примеру, в самом начале, говоря про эпоху господства архозавров-крокодилов, автор замечает, что "Динозаврам ничего не досталось даром. Ве пришлось добывать самим" :laugh: Позже, правда, мы узнаем, что это не совсем так, и динозаврам изрядно подыграли геологические процессы, связанные с распадом суперконтинента Пангеи, вулканической активностью и прочим трешем, который ознаменовал завершение Триаса и начало Юры. Динозавры лучше показали себя на разных континентах, разделенных морем, чем любой другой вид. Конец эпохи динозавров автор однозначно связывает с падением метеорита 66 млн лет назад, когда вообще чуть ли не вся жизнь на Земле повымерла. Выжили, как замечает автор, более мелкие животные, не столь специфицированные в еде, то есть млекопитающие, которые до этого незамеченные толклись у динозавров под ногами. А если б не метеорит, то кто знает, может, динозавры были бы еще с нами.
Отличная универсальная книга про динозавров, всем рекомендую, и фанатам, и людям, которым просто хочется почитать чего-нибудь интересное научпоповское.

@темы: научпоп

Шпенглер & Инститорис
"Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках". Первые пару частей книги целиком посвящены вопросам церкви, религии и моральных обычаев. А точнее говоря - критике всего вышеперечисленного. Это забавно, читать такую критику сейчас, когда вопрос свободы совести в развитых обществах уже out of question. На большинство ницшевских нападок хочется сказать: ну да, это же очевидно, чего копья ломать. А все дело в той работе, которую проделали Ницше и его подобные, чтобы оно *стало* очевидно спустя 140 лет. И современные коучи теперь на все лады повторяют то, что во времена Ницше было открытием, а теперь стало затертой истиной, вроде "человек свободный безнравственен, потому что во всем хочет зависеть от себя, а не от традиции". Все это очень легко применяется ко многим аспектам социальной жизни, когда традиция еще сильно давит на нас, но и "осободительная" сила тоже уже сильна, вроде: как это ты не хочешь детей? все хотят? или "брак это союз мужчины и женщины". Понятно, что Ницше до таких мелочей не опускается, но его "в общем" отлично на них ложится.
Критика христианских концепций, особенно причинно-следственности всего со всем (из сериии, если у тебя кошелек украли в трамвае, то это Бог покарал!), мне была у Ницше интересна 20 лет назад, когда меня саму воспрос религии сильно волновал. Но теперь она оставляет равнодушной и тоже читается как очевидная истина. Хотя замечания Н. насчет апостола Павла и того, что успехи христианства обеспечены всеобщей усталостью от вездесущего и всепобеждающего Рима, очень интересны.
Становится интересней, когда Ницше уходит от "социального" к совсем личному, к универсальным вопросам взаимоотношений каждого с сами собой и своим ближним. Тут ему под руку пришелся Ш. с концепцией не столько воли, сколько сострадания (это та часть философии Ш., которую обычно просматривают, но для Ницше она очевидным образом является главной). В этом много точного и такого, что ты узнаешь сразу себя и свои конфликты.
"Труд - лучшая полиция, он держит в узде каждого и отменно умеет противодейсвовать развитию разума, страстности, жажды независимости. Ведь на него уходит огромное количество нервной энергии, которая отводится от раздумий, самоуглубления, мечты, заботы, любви, ненависти; он всегда держит перед глазами одну мелкую цель и дает легкое и регулярное удовлетворение. Значит, в обществе, где люди постоянно прилежно трудятся, будет больше безопасности". Основа всего современного общества, то, что принято называть истеблишмент: хорошо и стабильно работающие люди. Основа во всех смыслах.
"Там и сям можно видеть зачатки культуры, сердцевину которой образует торговля, в той же мере, в какой сердцевину культуры архаической Греции составляо личное состязание, а римлян - война, победа и право". Наше общество сейчас задумывается о монетизации таких вещей и понятий, о существовании которых не представляли предыдущие эпохи, вроде знаний о том, что юзернейм любит есть на завтрак.
"Во все времена варвары были более счастливы - не будем себя обманывать! А дело в том, что наше влечение к познанию слишком сильно, чтобы мы ценили счастье без познания или счастье сильной устойчивой иллюзии". Потому что "удел человека - знание", как верно и короче сказал Уоррен.

"Веселая наука" уже лет 20 неизменно возглавляет список моих любимейших книг, и при этом я все так же затрудняюсь ее охарактеризовать однозначно или пересказать. В ней слишком много разноплановых, кратко изложенных крупных мыслей - вокруг едва ли не каждой из Ницшевских "главок" более занудный (и здоровый) философ мог бы наворотить целую главу или целый том. Но я люблю философию Ницше именно за то, за что мы любим природу: избыточность. Бурный рост. Мнообразие, оригинальность, отсутствие скучного геометического плана и переливания из пустого в порожнее. Если вкратце, то "Веселая наука" вызывает у меня чувство восторга, и я не смогу объяснить словами его происхождение, даже если бы захотела. По мне - это самое жизнеутверждающее в прямом смысле, самое избыточное, самое легкое и обширное из сочинений Ницше. Слишком заметно, что оно написано не для публики, не по каким-то устоявшимся академическим канонам, а для себя.
"Пусть манускрипт неясен мой
Что толку! Кто его читает?"

С таким подходом, безусловно, гораздо проще себе самому открывать истины, ориентируясь лишь на собственный вкус, который, к удовольствию нежданного читателя, требует краткой формы и хорошего стиля par excellence.
В "Веселой науке" нет одной темы даже в рамках книг, если не считать этой темой "меня" (читателя, автора). В ней не так много "примет времени" даже в виде вездесущей у Ницше критики христианства, меньше, чем во многих других книгах. То, что Ницше написал про "меня" (себя), все еще актуально и всегда будет как раз по той причине, что выходит за рамки "непосредственной истории".
"Даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему <...> Наше наслаждение самими собой поддерживается в нас таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое <...> Когда мы видимо кого-то страдающим, мы охотно используем предоставившимся поводом овладеть им".
Впрочем, и *исторических* наблюдений у него тоже достаточно, другое дело, что это историческое не слишком уж нам льстит. "Астральный распорядок, в котором мы живем, есть исключение" - современная наука это вполне подтвеждает, хотя для времен Ницше это было странной догадкой.
Я люблю "Веселую науку" именно за ее "позитивность", как ни странно применять это затертое слово к Ницше. Все, что он пишет тут, это утверждение жизни, личности, прекрасного, легкого и веселого, это тот единственно верный взгляд, которым и должен смотреть на мир философ. "Я хочу все больлше учиться смотреть на необходимое в вещах, как на прекрасное: так я буду одним из тех, кто делает вещи прекрасными".
"Жизнь - средство познания" - с этим тезисом в сердце можно не только храбро, но даже весело жить и весело смеяться!" - в этой фразе суть всей книги, если не всего Ницше.
А еще - мне внезапно иначе открылась пресловутая идея "вечного возвращения", и до меня наконец дошло, почему Ницше *изобрел* то, что до него изобрел буддизм тысячу лет назад. "Овладей тобой эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок вопрос, сопровождающий все и вся: "хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?" - величайшей тяжестью лег бы на твои поступки". Это не вопрос факта, это вопрос отношения: если глядеть на свою жизнь через *такую* призму, все обретает совсем иные цвета. Собственно, это чистая противоположность христианского взгляда, который по сути утверждает, что все происходящее незачимо, временно и мимолетно. Это гипертрофированная значимость каждого момента, коль скоро он повторится бесконечно, каждой развилки, это бесконечные шахматы.
Впрочем, это лишь идея, не утверждение, тот же Ницше рисует нам такую "свободу воли, при которой ум расстается со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать еще над пропастями. Такой ум был бы свободным par excellence".
Надо получше подумать о концепции вечного возвращения.

@темы: ницше

Шпенглер & Инститорис
Удивительно наивное и прекрасное в своей наивности повествование много повидавшего, но так и оставшегося наивным европейца, влюбленного в Японию. Херн был человеком с незаурядной биографией. Родившись в Викторианской Англии, он успел в юности побродяжить, а потом переехать в Америку, где тоже устраивался кое-как, но наконец нашел свое призвание в журналистике. Впрочем, как только в Америке "задалось", Херн и оттуда сбежал и в итоге оказался в Японии. Там был расцвет эпохи Мэйдзи, иностранцев принимали не то что как родных, а как высших существ, особенно из Европы и США. Впрочем, Херн представляет все это с совершенно другой стороны: будучи по сути пришельцем, он стал в своем повествовании о Японии "большим монархистом, чем сам король", и то и дело сетует на тлетворное западное влияние и разрушение прекрасных японских обычаев, духа и пр.
Большей частью книга, дейсвительно, представляет собой подборку пересказанных Херном японских сказаний, причем в совершенно прекрасном изложении - местами это комично, а местами и страшно. Но в любом случае очень увлекательно, и непривычного читателя удивит совершенно неожиданным подходом к сюжету - совсем не таким, к какому мы привыкли из европейских сказок. Обычно в сказках в общем виде понимаешь, чего ожидать, но только не в этих. Не говоря уж про очаровательные и местами страннейшие приметы другой культуры.
Временами Херн, впрочем, вторгается в изложение легенд и сказок собственными рассуждениями и примерами из опыта своей жизни в Японии. Это не менее интересно, чем сказки, потому что он всегда комментирует интересно, местами неожиданно и в тему. В совокупности получилось очень интересное, искреннее и довольно неожиданное сочинение - тут тебе и подборка легенда, и страноведение в одном флаконе, интересно написанное и отлично переведенное.
Отдельно хочу похвалить это издание - оно просто потрясающе сделано! Очень крутые гравюры-иллюстрации, совершенно небанальные и в большом количестве. Открыла для себя несколько прекрасных японских художников, в частности Цукия Коицу, который мне настолько понравился, что я заказала пару постеров с его картин, чтобы украсить ими квартиру.
Горячо рекомендую книгу всем любителям Японии и японского, а также любителям сказок.



@темы: херн

Шпенглер & Инститорис
Это подборка стихотворений из разных сборников, охватывающих практически весь период творчества поэта, сделанная самим переводчиком Ипполитом Харламовым. Вряд ли какие из них и переводились раньше (как я понимаю, Элитиса на русский вообще переводили очень мало, и Харламов по большому счету первый взялся за это всерьез и масштабно). За счет продолжительности периода, который охватывает сборник (а Элитис прожил 85 лет, почти весь 20 век) стихи в нем весьма разнообразны и, можно сказать, на любой вкус. Есть более странные и вычурные, есть более простые и лирические. Удивительным образом мне больше по вкусу оказались первые, юношеские, а не те, где Элитис - уже матерый и слишком сложный для меня автор. Кажется, чем он дальше, тем сложнее становится, все зацепившие меня вещи - из первой половины книги.

Однажды повернет ладоней линии
Судьба в другую сторону, и Время
Наш часовой, отступится на миг.

Как может быть еще, раз люди любят?

На небе отразятся наши души
И чистота ударит в твердь земную
С могуществом, подобным черной смерти.


Пожалуй, в момент своего расцвета и далее Элитис наиболее напоминает по стилю, некоторой темноте и демонстративному практически нежеланию быть понятным и красивым - Уитмена. К Уитмену я относусь с большим уважением, но все же не вспомню ни одного его стихотворения, хотя, кажется, изрядно читала. Все-таки стихи - это гармония, которую надо ограниченно проверять алгеброй, на мой взгляд, и если непонятно не потому, что читателю не хватает образования, а потому, что он не попал в резонанс с настроением автора - так тому и быть. Это как Мандельштам, кто-то чувствует, кто-то нет, но объяснить крайне сложно, даже если у тебя-то лично все складывается. А Элитис, как и все переводные поэты, в этом плане еще сложней.

Сад убегал навстречу морю
Высокий мыс в цветах гвоздники
Рука твоя струилась вслед воде
Распроавить волны свадебной фатой
Рука твоя распахивала небо.

И рядом с именем твоим
Парили ангелы с мечами
Цветные волны рассекая
И белые гудели паруса
Под плотными порывами норд-оста


К чести переводчика, он не просто сделал все отлично (насколько я могу оценить перевод, не зная языка), но и написал к каждой группе стихотворений их одного сборника довольно обширные и при этом интересные примечания. Всегда ненавидела читать примечания, а тут они так гармонично вписались, как примечания из "Бледного пламени", и отлично дополняют собой текст, тем более, что без них многие отсылки и детали и правда были бы непонятны человеку, стороннему современной греческой культуре и истории.
Вот, к примеру, очень поэтичное, но столь же темное:
"Есть какие-то вещи ужасные, которые Бог из меня вычитает, но ум их опять и опять прибавляет ко мне".
("вещи ужасные" - это грехи, искупленные крестной жертвой, комментирует переводчик, и все становится вполне очевидно)

Впрочем, самое-самое простое у Элитиса все равно самое лучшее, на мой вкус:

ЭГЕЙСКОЕ МОРЕ

I
Любовь
архипелаг
и волн его форштевни
и чайки и мечты его.
На самой рослой своей мачте
моряк расправил песни полотно.

Любовь
его напев
и странствий горизонты
и эхо памяти его.
На самом мокром из утёсов
невеста ожидает корабля.

Любовь
его корабль
его надежды кливер
его беспечности пассат.
На самом лёгком из приливов
качает островок его возврат.


@темы: стихи, элитис

Шпенглер & Инститорис
Я тысячу лет, наверное, не читала полицейских триллеров. Но с Несбё давно хотела познакомиться, так что рада, что именно он мне попался в книжной рулетке. А учитывая длительное отсутствие опыта в этом жанре - все было свежо и как в первый раз (хотя подозреваю, что так-то это романы все похожи один на другой по модели сюжета и ощущениям).
Удивительно, но было правда очень интересно и местами довольно жутко. Удивительно потому, что я не читаю детективы вообще и не питаю к жанру особой любви, за исключением разве "Шерлока Холмса". Но Несбё - совсем другой, такой очень современный, без всяких викторианских сантиментов, и детективная история у него по-современному жуткая. Никаких "гениев преступного мира", никаких вежливых убийц в белых воротничках и с кодексом чести под мышкой. Только человеческие извращения, выродки несчастливого детства и одиночества. По мере чтения мне вспоминалось, что говорил эпизодический герой-психолог из "Убивая Еву": что думая о психопатах, люди имеют тенденцию прибавлять к обычному характеру какие-то зверские черты типа жестокости, жажды крови и прочее. А на самом деле - надо отнимать обычные человеческие черты, такие как сострадание, страх и тд. Это вполне соответствует образу того маньяка, которого ловят в "Снеговике".
И еще: я не знаю, может, у Несбё все романы такие, потому что он норвежец, а может, этот один такой и дело именно в том, что убийства происходят с первым снегопадом, а убийца расставляет снеговиков как некий символ. Но текст дает сильнейшее ощущение тьмы, холода и тотальной неуютности - в общем, все то, что ждет человека северной зимой. Это не вопрос температуры, и в мороз может быть хорошо, а тут - именно чувство общего дискомфорта, такого холода, который идет изутри. Погода в Питере дает то же ощущение: не холодно, но зябко и неуютно. Это очень прибавляет атмосферности, и пугаться страшного снеговика, который растаял, и нет его, как и убийцы, при таком раскладе гораздо легче.
Образ главного героя традиционен до зубной боли. Полицейский, типа алкоголик, с неудавшейся личной жизнью, великая любовь от него то ли ушла, то ли не ушла, но он все равно ее любит. Образ из всех детективных книг и фильмов. Интересно, кто-нибудь хоть для разнообразия написал полицейского детектива, который был бы счастливым семьянином и не пил? Впрочем, "в кадре" герой не так и много пьет (гораздо меньше, чем от него ожидают окружающие) и вообще не вызывает раздражения, даже приятно удивляет своей адекатностью и быстротой реакции (а то в других книгах-фильмах часто задумываешься, как же этот осколок человека может быть "лучшим детективом", о чем заявляет автор).
Мне понравилось, как полиция раскручивает версии, быстро "назначая" кого-то на роль маньяка, но так же быстро и отказываясь от этой идеи, если что-то начинает не сходиться. Наверное, так и происходит нормальная работа, потому что отказаться от идеи думать, что маньяк - Н., вряд ли возможно, а признак профессионализма как раз - не зацикливаться на одной кандидатуре. Следить за этим было правда интересно. Признаться, кто убийца, я поняла уже на середине, но это не помешало получать удовольствие, потому что вопрос не в том, кто, а скорее - как и почему. Зациклвание на теме женской неверности выглядит странно, но при этом - вполне психологически достоверно, неадекватов и среди психологически нормальных особей на тему отношений полов довольно много, так что и психопатия на эту тему не удивляет.

@темы: несбё