Шпенглер & Инститорис
Этот толстый роман долго ждал своего часа в моей читалке и был прочитан в итоге на одном дыхании.
Не могу толком объяснить, почему Фейбера буквально глотаешь, а тот же Диккенс невыносимо зануден и тянется бесконечно. Может, дело в том, что у Фейбера при всей его кажущейся викторианской патине нет самого главного тошнотворного компонента викторианской литературы, а именно морали. Автор не делает выводов относительно того, хороши или плохи герои, он просто рассказывает историю. И в этой истории нет ни одного персонажа, который не был бы сегодня на дне, а завтра на коне, или наоборот. Главные герои проходят свои круги, возвышения и падения, каждый - свой собственный. Тот факт, что на очередном витке круга они пересекаются и влияют на судьбы друг друга - скорее совпадение, причуда судьбы, чем конструкция, намеренно выстроенная автором. Слишком сложные герои, не укладывающиеся в стандартные диккенсовские типичные характеры, слишком непрогнозируемо их поведение. Наверное, этим и обуславливается интерес - каждую минуту каждый из них поступает не в соответствии с каким-то статичным "характером", раз и навсегда навязанным ему автором, а в соответствии с ежеминутными обстоятельствами, диктующими фактически неизбежные вещи. То есть в этом и есть мастерство автора, конечно, что все поступки и реакции героев кажутся неизбежными в сложившейся ситуации, единственно логичными и естественными от этого человека.
Пожалуй, из викторианской литературы роман Фейбера больше всего напоминает не Диккенса (сравнение естественное в силу объема прежде всего), а любимую мной "Ярмарку тщеславия". Проститутка Конфетка, как и Бекки Шарп - настолько self-made woman, насколько это вообще возможно в ту эпоху и, конечно, это далеко выходит за грани приличия - даже те, которые поставлены проституткам.
Удивительно дело, первую половину романа только и поражаешься, что ловкости Конфетки, умению ее обращаться с мужчинами, добиваться своего и оставаться настолько наверху, насколько это вообще возможно в ее профессии. Но ситуация меняется, и мы видим Конфетку совсем другую - выпав из привычной роли и привычного окружения, она растерялась, стала гораздо менее ловкой, гораздо более уязвимой и человечной. Уильям же наоборот, поднявшись не без помощи Конфетки из грязи в князи, он в итоге так ловко устраивается на подобающем ему по рождению месте, что ему ничего не стоит "победить" вырванную из ее родной среды Конфетку.
Вся история, как мне теперь кажется, - прежде всего о борьбе мужчины и женщины. Борьбе, которая скрыта под страстью и местами даже любовью, но эти отношения ни в один момент не оказываются равновесными или взаимными. Первую часть книги торжествует Конфетка: она все больше захватывает власть над своим незадачливым случайным клиентом, рохлей, который не знает, в какому делу себя приткнуть, страдает от не дающего денег отца и больной жены. Но чем дальше, тем больше Уильям возвращает себе контроль над своей жизнью - и заодно получает контроль над Конфеткой, а она пропускает момент, когда это вышло. Как и у всех мелких людей в таких ситуациях, он не находит в себе благодарности, а, напротив, стремится как можно быстрее сбыть с рук свидетельницу своего возвышения.
Концовка очень изящная, и надо признать, я даже не сразу сообразила, что такое задумала героиня. Но это прекрасный ход, лучший из возможных - перестать играть с Уильямом в эту игру, а вовсе выйти за пределы поля, забрав кое-что с собой.

@темы: фейбер

Шпенглер & Инститорис
Я все думала, что это такой Швейк, только другая мировая война и другой род войск, но в целом все то же. Трагикомедия, местами переходящая в трагифарс. Комедия, которая поначалу идет очень невинно, и все эти летчики, и вся их война, которой на самом деле в тексте не видно особо, кажутся забавным представлением. Такой кукольный театр на тему дурацкой организации, огромной армейской махины, которая вообще не пойми как существует и функционирует, учитывая, из каких отдельных бестолковых элементов она состоит. Летчики не хотят воевать (как и все нормальные люди), а хотят домой. Начальство их тоже не хочет воевать, а хочет выслужиться и хорошо жить. Кто-то зарабатывает, пользуясь всеобщей экономической бестолковостью и тем, кто каждый заботится только о своих интересах. Как и любая огромная махина, вся эта система - удивительно неэффективна, при этом чуть ли не основной целью ее существования (помимо личной выгоды причастных) является создание иллюзии ее эффективности. В данном случае - победоносной армии.
Как и в случае со "Швейком", удивляешься, как эта бестолковая орава вообще умудрялась воевать и кого-то побеждать. Разве что на той стороне такие же болваны, в общем.
Как и в случае со "Швейком", авторский юмор бесподобен и очень точен. Все наблюдения Хеллера, все характеры (особенно характеры армейского начальства - тут каждый персонаж просто изумительный), все дурацкие, комические и грустные ситуации - и очень смешно, и очень достоверно. Думаешь, да, вот именно так в жизни и бывает, особенно в ситуациях начальник-подчиненный - да я сто раз видела это на работе, все эти смешные подковерные игры, которые в случае в армией стоят кому-то жизни, но от этого не становятся более серьезными или значимыми по сути. Степень безумия происходящего большую часть времени - совершенно швейковская: бестолковые приказы командования, которое преследует какие-то свои цели, столь же бестолково исполняются или не исполняются.
Но "Швейк" не закончен, а "Поправка-22" закончилась именно так, как должна была. Нельзя только смеяться над войной, рано или поздно жуткая реальность догонит, и станет уже не до смеха, комедия станет сначала фарсом, потом трагифарсом, а потом и попросту трагедией. И в итоге оказывается, что роман Хеллера - никакой не "Швейк", а самые натуральные "Мертвые души", в буквальном смысле этого слова. Все герои, которых мы видим - мертвые души. Военные начальники, озабоченные только своей выгодой и плевать хотящие на то, что ради небольшого куша они жертвуют человеческими жизнями. Сами летчики, товарищи героя, переставшие видеть границу между жизнью и смертью, между дозволенным и недозволенным. Физически они, может, еще и живы, но постоянный страх и невозможность что-то контролировать уничтожили их души, превратили их в живых мертвецов, которые не в состоянии оценить ни свою жизнь, ни чужую. Последние главы Йоссариона, который единственный, кажется, сохранил живую восприимчивую душу (и поэтому умирает от страха и беспокойства) проходят среди этих живых мертвецов. От смерти их всех отделяет лишь ничтожный маленький случай.
Блестящий роман, одновременно очень смешной и очень глубокий в своей бесконечной ужасности.

@темы: хеллер

Шпенглер & Инститорис
В некотором аспекте сдержанность есть признак подлинного мастерства. Я имею в виду умение добиться нужного эмоционального эффекта и донести до читателя всю совокупность характеров и ощущений минимальными внешними средствами.
Набоков нагородил ради этого секс с несовершеннолетними и сумасшедшее мотание по всей Америке. Манну ровно то же удалось куда более блестяще и куда меньшими средствами.
Внешний сюжет повести крайне прост: известный и серьезный писатель Ашенбах, немолодой, но крепкий, такой немецкий типаж неутомимого и неостановимого трудоголика, решает отдохнуть и приезжает в Венецию. Встречает там очень красивого польского мальчика Тадзио, который отдыхает на море с семейством, и влюбляется в него. Чувство растет потихоньку и переходит в пике, когда Ашенбах окончательно перестает себя контролировать. Но между ними ничего - ничего - не происходит. Кажется, они даже не обмениваются ни одним словом - собственно, у них и нет общего языка. Ашенбах наблюдает и преследует. Мальчик замечает и принимает. Это все, но Манн так это написал, что 99% любовных романов с их пошлым томлением и истрепанными половыми штампами не сравнятся со "Смертью в Венеции" по силе и достоверности описываемых эмоций. Кому случалось иногда мимолетно влюбляться в случайных людей на отдыхе, только по внешности, с которыми нет никаких шансов познакомиться, а даже если и есть, то нечего делать с этим дальше - тот особенно этой поймет. Тут все: и будоражащая сама по себе смена обстановки, и притягательность красоты, и самое главное - неизвестность и недоступность того, что близко. "Ибо человек любит и уважает другого, покуда не может судить о нем, и любовная тоска - следствие недостаточного знания".
Откровенно говоря, и слово любовь здесь не совсем уместно, слишком оно широко и общо. То, что происходит с писателем Ашенбахом - это наваждение, infatuation, влюбленность не легкая и радостная, а роковая и заранее обреченная. Никто не знает, что с ней делать, ни герой, ни автор, ни читатель. Никто не знает, что произошло бы, если бы Ашенбаху таки удалось заполучить предмет своих чувств - и думать об этом неловко. Это-то и отличает Манна от Набокова в первую очередь, там-то нет сомнений, что за аполлоническим высоким чувством преклонения прячется совершенно дионисийская пошленькая похоть. Герой очень верно (и часто) вспоминает диалог Платона "Федр", в частности, что "любящий-де ближе к божеству, чем любимый, ибо из этих двоих только в нем живет бог". Мы ничего не знаем о мальчике Тадзио, он так и остается плодом фантазий героя. Возможно, он на самом деле ничего и не замечает. Возможно, он просто красивая пустышка и вообще нормальный ребенок. А вот писатель Ашенбах, твердо стоящий на ногах, этакий столп немецкой культуры, что многократно подчеркивается - не пошлый, нет, не поверхностный, вполне настоящий твердокаменный монолит, с утра до ночи гнущий спину над письменным столом... - Именно в эти предсмертные недели писатель Ашенбах наконец освобождается от своей твердокаменности и приближается к божеству по дороге, о существовании которой он и не подозревал, потому что всю жизнь шел по совсем иной.
Я довольно много читала Манна в юности, но он сам неизменно оставлял у меня ощущение вот этой писательской "твердокаменности". Человека, который с серьезным лицом делает большое трудное дело, делает очень качественно и редко-редко позволяет себе хорошо взвешенную шутку. Труженика. А "Смерть в Венеции" оказалась заодно и прорывом в области самого автора: оказывается, он все-все о себе знает. И совершенно не важно, "был ли мальчик", важно, что прорыв из области труда в область божественного безумия случился.
"Людям неведомо, почему они венчают славой произведение искусства. Отнюдь не будучи знатоками, они воображают, что открыли в нем сотни достоинств, лишь бы подвести основу под жгучую свою заинтересованность; но истинная причина их восторга это нечто невесомое - симпатия".
Из всех литературных историй о том, как на самом деле устроена любовь и что она делает с человеком, эта, наряду с "Любовью Свана" - одна из лучших.

@темы: т-манн

Шпенглер & Инститорис

Очаровательная подборка разной степени безумия баек из периода Камакура (1185 - 1333), но по сути, как пишут комментаторы, это компиляция рассказов, созданный еще в мой любимый период в мировой истории - Хэйан. Уникальный по веселости, разнообразию тем и оригинальности подачи памятник. Первое время просто удивляешься, это они что, серьезно? Как-никак литературный памятник, прошедшая сквозь века классика, а на деле - такое баловство.
Рассказы из Удзи настолько несерьезны, насколько что-то может быть несерьезным. Это именно что короткие байки, из числа тех, что рассказывают гости за столом про дальних знакомых, соседей и начальство. Кого-то уносят черти, у кого-то отрастает подозрительно длинный нос, кто-то просто никак не может определиться, через какие ворота выносить покойника, если направление неблагоприятное. Среди рассказов есть и назидательные, с общей тематикой "верь и молись, и все тебе будет", но и они с какой-то насмешкой, в основном едва прикрытой. Типа, герой верил, молился, а получил - ну совсем не все. А и вовсе даже комическую ерунду. Не счесть примеров, в которых черти, разные духи и мои любимые еноты-тануки обманывают доверчивых монахов, являясь им то в образе Будды, то богини Каннон и обещая всякое. В целом много историй именно из области мифологии и религии, про духов, богов и будд, вроде и с назидательной частью, но на вполне приземленном уровне понимания. А также про хитрых и, наоборот, благочестивых монахов, наказание и воздаяние. Наконец, есть истории настолько курьезные, что неясно, куда их и отнести.
Структура книги весьма хаотична, и без длительного чтения сопуствующей статьи никакой организации или логики в ней не наблюдается - впрочем, и выявленная комментатором логика кажется скорее плодом его научного wishful thinking. И без нее хорошо. Множество мелких и преимущественно забавных историй, попутно очень четко отражающих и ментальность, и культуру того времени, прекрасно воспринимаются без всякого научного комментария. В отличие от многих других известных произведений эпохи, рассказы из Удзи - весьма "сниженный" жанр формата бытовых курьезов, с поправкой на то, что это курьезы тысячелетней давности и совершенно чужой нам культуры. Читать можно с любого места, все в них прекрасно и страшно смешно.

@темы: Хэйан, моногатари

Шпенглер & Инститорис
На самом деле это никакой не научпоп - скорее мемуары. Ну или такой же научпоп, как Даррелл: не столько про науку, сколько про жизни. Автор больше десяти лет изучал павианов в Кении - причем концентрировался на одном конкретном стаде, и мы со всеми этими павианами познакомимся лично. Но история совсем не про павианов, а про Африку вообще, как там живут разные приматы, хомо сапиенс включительно. Из книги не узнаешь ни латинское название павианов, ни как они генеалогически связаны с нами и другими обезъянами, ни какие-то еще систематизированные и сухо поданные биологические факты. Зато уяснишь много полезного, если вдруг приспичит поехать в черную Африку дикарем и не по туристическим местам относительно того, как там не погибнуть (и не от животных, а от людей в первую очередь).
Огромное очарование книги создает прекрасное еврейское чувство юмора автора, изрядная доля самокритичности и умение посмотреть на совершенно дикую ситуацию со стороны. Знаете, все иногда оказываются в разной степени опасности жизненных историях, когда в процессе думаешь, боже, какой треш, только б живым выбраться. И не смешно вообще. Но не все способны, как Сапольски, так об этом написать, что читателю будет очень смешно и захватывающе. Никакие *специальные* классические книги про приключения не читаются так легко, и за их героев так не переживаешь, как за биологов в Африке, которых то племена масаи в оборот берут, то коррумпированное местное начальство, то собственная тяга к туризму заносит в регионы военных действий (а по Африке что тогда, что сейчас, такие регионы специально искать не надо).
Так что книга не только и не столько про павианов - она именно про жизнь ученого в Африке вообще. Это гораздо интереснее, потому что многие научпоповские истории пишутся как бы в вакууме, будто животные существуют отдельно от всего остального мира, и по дороге к ним нет ничего интересного. А тут мне, пожалуй, было даже более интересно почитать про разные африканские племена, особенно про знаменитых масаи, чем про павианов. Поскольку автор наблюдал зверей непосредственно в дикой природе, то и забирался для этого далеко от цивилизации, где встречаются племена, отродясь той цивилизации не видевшие и ничего о ней не знающие. Тем не менее, им вполне мирно удавалось общаться и даже выработать за годы вполне устойчивые отношения со странным белым человеком.
В книге много и смешного, и печального, как и во всех подобных хороших книгах. К примеру, Сапольски рассказывает про знаменитую Дайан Фосси, свою коллегу по цеху, исследовательницу и спасительницу горных горилл, которую в итоге убили, причем, вероятно, браконьеры при попустительстве местных властей. Я читала где-то давно про эту безумную женщину, которая добилась, что оставшиеся в мире 250 горных горилл приняли ее в свою стаю, и своей жизнью заплатила за привлечение к ним мирового внимания и спасение их как вида, и это сильно мне запало. Изучаемые Сапольски павианы вполне успешны как вид и совершенно не вымирают, но тут другое: годами наблюдая за одним и тем же стадом (а павианы живут около 30 лет), записывая поведение конкретных животных, подмечая их характер и давая им имена, невозможно к ним не привязаться. Так люди привязываются к своим собакам и кошкам. И, конечно, наука или не наука, смерть такого "своего" павиана от диких зверей, болезней или человека - тоже удар. Я за время чтения привязалась к тем павианам, чего уж там. И это - тоже история из жизни Африки и того, что там бывает, не столь смешная, сколь поучительная.

@темы: научпоп, сапольски

Шпенглер & Инститорис
Удивительно мягкий текст, настолько семейно-бытийный, что не отличишь от Улицкой, и даже несколько странно, что это написал мужчина. Мне казалось всегда, что такая погруженность в семью в широком смысле - семейную историю с упором именно на бытовую составляющую, длинные ветви одного древа, переходы между поколениями, по-разному сложившиеся судьбы братьев и сестер. В общем, все это - такая чисто женская - не доля, а область интересов, что ли. Да и не про каждую женщину тоже. Из каждой семьи можно сделать историю такого толка, но далеко не всем интересно и не все могут увидеть в этих "скучных дальних родственниках" такой магический свет внезапного повторения судьбы, или черты прабабушки, или внезапный болезненный разворот, когда твоя вера оборачивается против тебя.
В общем, текст Окуджавы - именно того толка. Он пишет настоящую историю своей семьи, родителей, их братьев-сестер и бабушек-дедушек. Начиная с теплого уютного Тифлиса, полного вкусной еды, родственников и "всех своих", родного и безопасного. Семья была довольно простая, не миллионеры, не голодранцы, просто люди. А потом грянула революция, и начался дележ: один воевал за белых, родители Окуджавы сошлись как раз на почве коммунизма, а остальные в основном просто пытались выжить. Тот случай, когда история семьи своими изгибами и падениями (взлетов в те времена не было) повторяет историю страны. В первые коммунистические годы все шло просто странно, тяжело, но в надеждой, и молодое поколение искренне загорелось всеми революционными идеями, рванули в Москву (там как раз осели на знаменитом Арбате), потом на Урал строить завод. Искренне верили во "врагов" и "кулаков" и боролись с ними, и еще не было здравого смысла, который подсказывал бы иное. Готовы были рвануть в таежную глушь и жить там в бараках, лишь бы строить светлое будущее. Ну а потом случился 37 год, и все закончилось - как и для многих других. На этом история обрывается. Отца Окуджавы, партийного деятеля средней руки, обвиненного в троцкизме, расстреляли сразу (а семье, как водится, говорили, что 10 лет без права переписки). Мать немало лет посидела в лагерях. Но это - уже из Википедии, а не из книги, в тот момент сразу после крушения еще все слишком неясно и слишком много надежды, что сейчас все выяснится и образуется - и это удачный момент, чтобы закончить историю. Реальная составляющая в ней создает то, чего не делает Улицкая - потому что это история не особенная, а вполне типичная для своей эпохи.

@темы: окуджава

Шпенглер & Инститорис
Не знаю, что на меня нашло, в нормальном состоянии я не читаю современное российское фэнтези, особенно женское. А тут как-то случайно вышло - ну и... Первую половину книги мне было даже интересно. Серьезно, неплохие задумки в плане мира и специфики наследственных даров, которые охраняются в роду. Достаточно много технических подробностей, все как я люблю - не магия, а немного математика.
Но со временем стало не хватать четкости и стройности в сюжете, а потом уж, простите, и логики. Это не спойлер, что по сюжету взрослая и повидавшая всякого дерьма героиня, "стоя у стены в ожидании расстрела", внезапно пришла в себя опять подростком, когда все еще было хорошо и все живы. И что она делает? Да то же, что делают все остальные подростки, в общем. Никакой особой разницы во взгляде или уме не чувствуется, и если автор пыталась это показать, то провалилась. То есть, вероятно, настоящим подростком героиня была клинически тупая, а сейчас просто глуповатая, но и все на этом. Ее действия если и меняются, то ненамного. И, опять же, автор могла бы более интересно решить эту задачу, но нам показывают только подростка-2, и он не производит положительного впечатления умной женщины, которая умеет за себя постоять и хочет спасть свою семью от беды.
А еще - неприятный момент - героиня почему-то очень наглая и хабалистая. Я вообще заметила, что эти качества - такие маркеры женского фэнтези с молодой девицей в главной роли. Куда ни посмотришь, героини всем хамят, устраивают истерики и нарушают правила даже там, где это совершенно не нужно, и в целом весьма неприятны в общении. Для меня загадка, почему такая модель кажется авторессам привлекательной - то ли это попытка отыграться за какое-нибудь кухонное рабство и роль милой жены и мамы в реальности. То ли отсутствие воображения и положительных примеров из практики, как сильные женщины добиваются своего, например, умом, хитростью и очарованием, а не напором и криком. Но каждый раз, когда я наблюдаю у героинь фэнтези такое поведение, в голове встает образ вовсе не заявленной писаной красавицы в шелках, а жесткой тетки-челнока из 90-х, которая тоже видала всякие виды и тащит на себе мужа-алкоголика, троих по лавкам и налоговую инспецию, и ее боятся все китайцы на фабрике.
Но я отвлеклась. Если вернуться к сюжету, то при рассмотрении под лупой отдельных элементов вроде бы все неплохо, а при рассмотрении всего в целом начинаешь думать, боже, какая чушь. Подростковый бал, и наших девиц никто не приглашает танцевать, соседка сговорилась со своими прихвостнями и устроила им бойкот. Нормальная такая жизненная ситуация, кто не сталкивался с такими штуками в школе, тому повезло, у нас все было куда жестче. Но нет, автор поворачивает дело так, будто это неприглашение на танцы и впрямь конец света, и в дело вовлекаются бог весть какие неведомые силы, включая расквартированные неподалеку правительственные войска, которым, конечно, больше делать нечего. И по сути весь текст состоит из таких невразумительных эпизодов: автор создает некую внешнюю проблему, с которой героиня справляется, но делает это с таким изяществом и здравым смыслом, будто убивает комаров топором. И если в первые пару проблем еще худо-бедно веришь, то дальше становится уже просто смешно.
Про совершенно невразумительную последнюю треть книги с загадочной магией каких-то слуг-аборигенов, которая сильнее всей магии властителей этого мира вместе взятых, но они ее почему-то скрывают и не используют - в общем, про это и говорить не хочется. Героиня привычным хабалистым способом решает все сверхзадачи в манере "А Баба Яга против!", не успеет читатель осознать еще, что вообще есть какая-то проблема. Хочется сказать, ну автор, ну базовый свой мир хотя бы опиши более внятно и логично - а потом ломай. Но нет, у нас на каждой странице новый поворот, предыдущие вводные об этом мире утрачивают актуальность, оказывается, что все совсем не так, старые проблемки были мелочью, а вот теперь крупняк - и чем дальше, тем больше он переходит уже в какие-то вселенские масштабы. Но, увы, с каждым таким шагом и доверие, и сочувствие читателя тоже утрачивается - чему тут верить и сопереживать, если паттерн уже понятен, это все невсерьез, и нагромождение новых выдумок даже не претендует на логику и взаимосвязь.
За что я люблю "Гарри Поттера", отвлекаясь: в Хогвартсе участся семь лет, и Гарри отучился. Понятно было, что в конце будет финальное сражение с Волдемортом - и оно было. И хоббиты таки дошли к Горе и выкинули кольцо, а не свернули в третьей главе сражаться с жидорептилоидами, которые выскочили тут же из подкустовного рояля. Но почему-то многим авторам кажется, что без жидорептилоидов и роялей будет уныло, видимо.

@темы: тайга ри

Шпенглер & Инститорис
Этот сборник не такой одиозный, как лекции по русской литературе - может, потому, что Набоков не покушается ни на каких школьных классиков, и никому из рассматриваемых авторов не отказывает в законном месте в первых рядах национальной и мировой литературы. Тем не менее, взгляды Набокова интересны, пусть в части иностранной классики и не слишком отличаются от общепринятых в плане оценок.
Сборник открывает лекция по "Мэнсфилд-парку" Остин, который я не читала, да и вообще я Остин почти не читала. Так что следить за сюжетом и оценивать могу только по пересказу Набокова, и на мой вкус, он тут многовато пересказывает и недостаточно анализирует в общем - уж не знаю, дело ли в его пристрастии к этому тексту или в том, что там нечего анализировать. Увы, как мне кажется скучной Остин и подобные, так и лекция эта скучна.
"Холодный дом" Диккенса не лучше. На этих двух английских классиков у меня стабильная аллергия, и концепт наслаждения стилем и слогом Диккенса, этим бальзаковским многословием, помноженным на островное морализаторство, мне совсем непонятен. Скорее от Набокова можно было бы ожидать, что он заклеймит эти бесконечные многоярусные конструкции, нагромождение персонажей и сомнительной художественности подробностей. Но нет, что странно, Набоков все это хвалит, и я не могу взять в толк, как ему может это так нравиться в Диккенсе и так не нравиться в Достоевском.
А вот лекция по "Госпоже Бовари" Флобера - однозначно лучшая из всего сборника и на мой вкус вообще блистательная. И дело не в том, что я так люблю этот роман (хотя он тоже блистательный), а в том, что Набоков наконец не пересказывает сюжет ленивым студентам, а именно дает анализ и общего плана, и деталей, подмечая много такого, на что я не обратила внимания при чтении романа. Это и интересно, и полезно, и очень точно суммирует все и про Эмму, и про ее окружение.
"Несмотря на экзотические мечтания, она - провинциальная буржуа до мозга костей, верная банальным идеям или нарушаюшая банальные условности тем или иным банальным способам, из которых адюльтер - банальнейший способ над банальностью возвыситься". Это прекрасно высказано и применительн к Эмме, и применительно ко всем остальным "банально пытающимся возвыситься над банальностью" девицам во все времена. Критерии банальности меняются, соотношение "невысокого прыжка" остается.
Лекция про Стивенсоновскую "Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда" мне во многом открыла глаза на эту вещь, которую я всегда искренне считала довольно банальной и проходной. Набоков обращает интересное внимание на пропущенные мной детали, например, других героев-статистов и на то, что настоящий человек во всей истории только один - сам Джекил/Хайд, а остальные - столь же эфемерные, как тюремщики Цинцинната, и он сам себе тюрьма и дверь из нее.
Лекция по Прусту тоже неожиданно оказалась открытием - точнее, не сама лекция, а взгляд на Пруста. Или может, я просто доросла. Когда я изрядно лет назад читала первые романы этой эпопеи, меня очень взволновала история любви Свана, а вот остальной концепт ностальгии по прошдему детству показался каким-то совершенно надуманным, высосанным из пальца и чрезмерно сопливым. Может, потому что не всякое детство вызывает ностальгию. Набокова с героем Пруста тут понятно что роднит: живые и ясные воспоминания о богатом, благополучном и счастливом детстве в любимой стране. Но с другой стороны, если взять чуть попозже и чуть иначе, то в любой юности найдется такое, о чем будешь до конца жизни с нежной тоской вспоминать, просто нужно прождать определенное количество лет. Кажется, теперь начало работать. Надо дочитать Пруста и посмотреть.
Очень интересно про "Превращение" Кафки: тоже на поверхности странный рассказ-пугалка, но по сути - то же самое, что "Приглашение на казнь", только без счастливого конца. "У Гоголя и Кафки абсурдный герой обитает в абсурдном мире, но трогательно и трагически бьется, пытаясь выбраться из него в мир человеческих существ, - и умирает в отчаянии". Кажется, только чтобы залечить эту гоголевскую боль, написано Набоковым все вплоть до слов "Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему". И вообще, я никогда не воспринимала "Превращение" кроме как жутковатого курьеза, но почитав анализ ВВН, вынуждена согласиться, что совершенно очевидный его смысл и проблематика - ясная и очень болезненная, и лежит на поверхности, и странно, что об этом не думала раньше. Имею в виду отношения Грегора и его семьи и кто их них на самом деле вредное насекомое.
И наконец, заключительная лекция об "Улиссе" Джойса тоже отличная - прямо видно, как Набокова прет от Джойса, еще бы не. Едва ли в мировой литературе есть еще такие случаи сходства не по стилю, а по духу, по отношению к писательству и тексту - притом, что и у Набокова, и у Джойса оно весьма специфическое. Набоков детально комментирует отдельные главы, и признаюсь честно, с его пояснениями мне многое стало понятно в плане деталей, чего я не уловила раньше. Я не фанат Джойса, он для меня слишком вычурный без той внезапной, редкой, но острой и болезненной человеческой составляющей, которая нет-нет, да менькнет среди набоковских арабесок (за что его больше всего не люблю). Но вслед за Набоковым не могу не признать, что это высокий класс, и копаться в тексте Джойса интереснее, чем в любом другом.

@темы: набоков

Шпенглер & Инститорис
Вполне "крапивинская" повесть в лучших традициях: настоящая мальчишечья дружба против плохих взрослых. Удивительно разумные и самоорганизующиеся взрослые дети против того хаоса и глупости, который представляет собой мир взрослых. Дети ведут себя как взрослые: принимают решения, принимают ответственность, жертвуют собой; взрослые ведут себя как дети: капризно, недальновидно и с тотальным эгоизмом. Нормальных взрослых в книге вообще нет.
Собственно, до меня только сейчас дошло, что большинство крапивинских сюжетов укладывается в этот паттерн, поколенческий перевертыш. Вывернутая наоборот проблема отцов и детей. Это даже забавно, но я пока не знаю, какие выводы из этого делать дальше. Вот я вырос, как бы говорит автор, но умнее не стал и понятнее мне все не стало. И самое главное, теперь-то я вижу, что другие взрослые вокруг тоже не умнее, ничего не контролируют и им ничего не понятно. И делают они все неправильно. Где искать ту истину, тот единственно правильный, интуитивно угадываемый крапивинскими мальчиками ход мыслей и действий, который единственный приводит к успеху? Ответ "назад в детстве" - выбранная автором модель, хотя ничем не лучше, чем "в мудрой старости", собственно. Фантастичность книг состоит в первую очередь в том, что где вы видели таких детей))
Конкретная история чем-то неуловимо напоминает "Мио, мой Мио". Простой мальчик попадает в сказочную страну и должен там всех освободить, победив страшного монстра. Кто-то из местных ему помогает, а кто-то оказывается ложным другом. Крапивин чуток поддает совсем шварцевского толка кошмара, наряжая слуг дракона в смешные плюшевые костюмы и делая главных злодеев совсем не страшными с виду. Это очень круто и такие детали, стоит о них задуматься, реально пугают. Это тот же "Дракон", настоящий, страшный, шварцевский. Не чудовище в озере "дракон", а все они, плюшевые взрослые - дракон.

@темы: крапивин

Шпенглер & Инститорис

Название полностью (ленинское такое, немногословное): "Правовые и этические аспекты, связанные с разработкой и применением систем искусственного интеллекта и робототехники: история, современное состояние и перспективы развития".
Несмотря на жутко занудное название, было интересно. Понятно, что это узкопрофессиональная литература, но всякие прорывные технологии, простихоспади, уже давно один из моих основных профилей, и ИскИн не исключение. Обычно такие коллективные монографии по праву заслуживают эпитета "братской могилы", но не в этом случае. Несмотря на то, что главы написаны разными специалистами и в совершенно разном стиле - не имею в виду литературный стиль, поскольку это научная работа, к литературе отношения не имеющая - в плане подхода, глубины изложения, степени "закапывания" автора в теорию или, наоборот, практичности взгляда.
Первая глава, написанная ВВ Архиповым - самая теоретическая, в ней больше всего и философии права, и философии вообще, и она даже не столько про искин, сколько по "цифру" в целом.
Глава ГГ Камаловой про вопросы ответственности в сфере применения искина ставит ставшие уже традиционными вопросы, на которые пока никто толком не нашел, как отвечать. Условно говоря, кого сажать, если Тесла задавила человека.
Мне была наиболее интересна, пожалуй, коллективная глава про машинное обучение - во первый, "юридический" разбор дает мне как юристу больше понимания и технической сути происходящего, и вообще эта сфера лично мне кажется наиболее актуальной из всего вопроса искина. Алгоритмы принимают решения, значимые для людей, и этого становится все больше. А правильны ли эти решения и нет ли ошибки в самом базисе алгоритмов и искина - вот универсальный вопрос; многочисленные опыты показывали, что ошибки есть. В общем, это интересно)
Еще очень полезна глава АВ Незнамова с общим обзором регулирования вопросов искина в США, Европе и России - избавляет от необходимости читать значительный объем водянистых документов и дает общее представление о том, что вообще прои сходит на эту тему в мире.
И наконец бесценная практическая вещь - Дорожная карта регулирования робототехники и систем искина в РФ ВБ Наумова, очень четкая, очень внятная и на мой взгляд вполне исчерпывающая.
Рекомендую книгу профильным юристам и непрофильным интересующимся юристам.


@темы: право

Шпенглер & Инститорис

Кажется, у Мещерякова я читала, это Рут Бенедикт и другие ученые-культурологи отговорили американское правительство от первоначального плана сбросить атомную бомбу на Киото.
"Хризантема и меч" - уникальная в своем роде работа. Обычно в наше время культурологические книги все-таки пишутся и исследования проводятся ради науки как таковой, а не ради чего-то другого. По крайней мере, по-настоящему качественные. Работа Рут Бенедикт - редкое исключение из правил: это не просто соц. заказ, это правительственный заказ, более того, военный. Исследование, проведенное с конкретной целью: показать среднестатистическому американцу, чем японцы отличаются от них как народ, с культурной точки зрения, на уровне базовых ценностей и понятий. И не развлечения ради, а чтобы оккупационная администрация генерала Макартура могла действовать наиболее эффективно. Исследование Рут Бенедикт началось в условиях продолжающейся Второй мировой, в 1944, и ни о какой капитуляции Японии речи еще не шло. Поэтому автор была очень ограничена в средствах получения информации о предмете своего исследования, о поездке в Японию и каком-то более ли планомерном исследовании "на местности" и речи не шло. Заканчивала книгу Бенедикт в 1946, когда все военные события были еще свежи, в том числе невероятная жестокость и упорство японцев, не сдавшихся даже после капитуляции Германии и Италии.
Работа Бенедикт - не историческая, а именно культурологическая. Она делает в одной из первых глав обширный экскурс в историю Японии, особо останавливаясь на периоде Токугава, но история для нее - средство, а не цель. То, что дальше рассказывает Бенедикт о японском миропонимации и позиционировании отдельного индивида в мире, имеет вневременной характер - по крайней мере, так это вычитывается из ее книги. Мне очень интересно, насколько все написанное актуально для современных японцев? И, к примеру, применимо ли оно к популярным проявлениям современной японской культуры, в том числе поп-культуры (имеют в виду мангу и аниме прежде всего).
Как бы там ни было, идея разделения культур на культуры вины и культуры стыда сама по себе очень хороша неприменительно даже к исследованию Японии. Все христианские страны априори принадлежат к культуре вины, потому что вина - базовое понятие христианской религии. А вот, к примеру, мусульманские? Или буддисткие? Я недостаточно владею материалом, чтобы судить. Японию Бенедикт относит к культурам стыда: плохо не то, что зло само по себе, зла как такового вообще не существует, но есть множество общепризнанных правил поведения, определяющих, что должно, а что нет, - и вот их нарушение, если об этом становится известно, карается очень строго. Публичное самоубийство как искупление своих грехов (иначе говоря, недочетов в поведении) - вполне приемлемая в Японии мера, в былые времена вполне почетная и распространенная; самоубийство в христианской культуре, конечно, величайших грех.
Еще более интересно - концепция долга, "он", который имеется у каждого японца, частично по факту рождения (перед императором, господином и родителями), а частично - по факту взаимодействия с другими людьми (принятые услуги). Забавно, что в Европе "верность" как одна из основных добродетелей начала хиреть вместе с закатом феодализма, зато начала расти важность "долга родине" как стране вообще. Но мне кажется, никто и нигде не придавал этому такую значимость, как японцы. И даже нашу русскую любовь к царям никто и не думал называть *долгом*.
С повседневной точки зрения вторая группа "долгов", называемая "гири", даже более интересна. Бенедикт приводит пример, что японцу неловко даже принять мелкую услугу (вроде поднятой вещи) от постороннего человека. И что в Японии не стремятся помогать человеку, которому стало плохо на улице, чтобы не наложить на него долг, которого он не хотел (что, до сих пор так?) В общем, то, что для нас - великодушие и хорошее воспитание (предлагать помощь и помогать, когда даже не просят, оказывать мелкие услуги ради поддержания хороших отношений), то для японца - сложная система взаиморасчетов, в которой дебит должен обязательно сходиться с кредитом, иначе человек оказывается бесчестным, "не знающим гири", что служит тяжким оскорблением.
Интересное преломление "культуры стыда" - в концепции достоинства и самоуважения. Японии как стране и японцам персонально крайне важно, что подумают о них другие люди, в том числе - широко говоря - другие народы. А ключевым для сохранения достоинства является неуклонное выполнение "долга" - и большого, и меньшего. Оттого в японской культуре столь распространены сюжеты конфликта двух видов долга: герой должен выбрать из них правильный, а если это невозможно - совершить самоубийство, что автоматом "засчитывается" по обоим. В конфликте между почитанием родителей и любви к женщине, например, всегда должно выигрывать почитание родителей. И если в европейской литературе брак, совершенный влюбленными вопреки родительской воле, преподносится как жест смелости, безусловно одобряемый, то в японской традиции само собой разумеется - пожертвовать личным счастьем, лишь бы угодить родителям, потому что долг перед ними - больший. Бенедикт приводит множество таких вполне бытовых моральных дилемм, которые нормальный европеец (и русский, и американец) решит совершенно противоположным образом.
Книга Бенедикт хороша тем, что при всей своей глубине она не наукообразна. Автор ориентировалась не на узкий круг специалистов-культурологов, а на американских военных прежде всего, и объясняет многие сложные концепты на очень живых примерах и из оценок конкретных людей, и из японской культуры. Это необычайно интересно, и несмотря на то, что не первый год уже копаюсь в японской литературе и японистике, о многих вещах впервые узнала именно из работы Бенедикт.

@темы: бенедикт

Шпенглер & Инститорис

Ожидала, что восполню с некоторым усилием этот пробел в общем образовании, почитав наконец одного из великих испанских классиков. Но не ожидала, что получу от барочного поэта 16 века удовольствие, сопоставимое с любимыми мной поэтами современными, *вневременного* толка наслаждение, и не только эстетическое.
В предисловии переводчик Павел Грушко обстоятельно (и интересно!) не только рассказывает биографию Гонгоры (не то чтоб бурную, но и не тихую-счастливую), а еще и украдкой запугивает читателя: барочная-де вычурность, вывернутый синтаксис. Тяжело воспринимать, смысл темен, Кеведо вон так и сяк его ругал. А дальше - и явно благодаря заслуге того же переводчика - открываешь собственно тексты Гонгоры, и все совершенно прозрачно. И красиво, и гладко. Да, предложения длинные, да, синтаксис не "мама мыла раму". Но при этом чтение не создает ни малейшего ощущения насилия над языком (вот это явно заслуга переводчика).
Это можно сопоставить с Набоковым. Кто скажет, что у него легкий и простой слог? Но и в плохом или тяжелом слоге его тоже не упрекнешь. На такой слог нужен настрой, зато когда удастся попасть в одну с автором колею, она кажется самой естественной - так и к гекзаметру не сразу привыкаешь, но если долго читать античную поэзию, им и говорить начнешь.
А еще у Гонгоры местами встречается такая удивительная музыкальность и напевность, будто это и не 16 век вовсе, и его стихи так же легки и точны, как мои любимые Лорка и особенно Хименес. И нет между ними никаких 4 веков, испанская муза все та же:
"...Три сотни берберов стали
причиной ночной тревоги -
луна их щиты лучами
нашла на глухой дороге,
щиты сообщили тайну
немотным вышкам дозорным,
вышки - кострам тревожным,
костры - барабанам и горнам..."


В мой сборник входят две поэмы и некоторое количество отдельных стихотворений. "Поэма уединений" - "программное" произведение Гонгоры, наполненное смыслами столь же, сколь и деталями. Внешний сюжет ну очень пасторальный: некий условный путник оказывается выброшен на берег после того, как потерпел не только внешнее, но и личное крушение на любовной почве. Далее он немного путешествует, переходя из одной компании в другую: сначала его привечают пастухи, потом рыбаки. Все практически поют и танцуют, как в Болливуде. Казалось бы, полнейшая пастораль, какие тут уединения, когда изрядное количество стихов автор посвещает описанию красивых пастушек. Но во всем этом чувствуется испанская soledad, лирический герой не столько участвует в действах, сколько наблюдает их, и в итоге проходит мимо.
"Сказание о Полифеме и Галатее" - более понятная с точки зрения сюжета вещь, построенная на античном мифе. Со столь же вычурной стилистикой, что, впрочем, в приложении к мифологии звучит даже как-то более естественно, чем любой другой стиль. Сюжет, собственно, прост: жуткий циклоп Полифем влюбляется в прекрасную нимфу Галатею, но видя, что она предпочитает другого, он убивает соперника, бросив на него скалу. Изложение изяшно и изощренно одновременно.

Приведенные стихотворения Гонгоры - романсы, летрильи и сонеты - разнообразны и по-разному хороши. Есть много неожиданно легких и забавных, и такой игривости слога, как в летрильях, совершенно не ожидаешь после серьезных поэм. Сонеты есть и забавно-игривые, и серьезные, и грустные. И просто пробирающие:

Не столь поспешно острая стрела
Стремится в цель угаданную впиться
И в онемевшем цирке колесница
Венок витков стремительно сплела,

Чем быстрая и вкрадчивая мгла
Наш возраст тратит. Впору усомниться,
Но вереница солнц - как вереница
Комет, таинственных предвестниц зла.

Закрыть глаза - забыть о Карфагене?
Зачем таиться Лицию в тени,
В объятьях лжи бежать слепой невзгоды?

Тебя накажет каждое мгновенье:
Мгновенье, что подтачивает дни,
Дни, что незримо поглощают годы.


@темы: гонгора

Шпенглер & Инститорис

"Быть японцем. История, поэтика и сценография японского тоталитаризма" - монография Мещерякова, посвященная, собственно, периоду японского тоталитаризма первой половины XX века, от конца эпохи Мэйдзи и до конца Второй мировой. Как и немецкий, и итальянский тоталитаризм закончился поражением в войне и капитуляцией. Но при этом от своих союзников по Тройственному пакту японский тоталитаризм отличался кардинально. Прежде всего - полным отсутствием явного лидера: на протяжении довольно длительного периода правительства в Японии менялись одно за другим, и одни и те же люди не оставались у власти, но "генеральная линия" при этом выдерживалась неукоснительно.
Мещеряков детально разбирает предпосылки становления тоталитаризма в Японии в начале XX века, те социальные и культурные изменения, которые послужили тому причиной. У Японии все было совершенно не так, как у Германии или Италии. Не было столь болезненного и унизительного поражения, напротив, Япония вышла с территориальными приобретениями, получила место в Лиге Наций. Но этого было мало. Пока западные державы разгребали последствия, Япония, будто отряхнувшись от долгой изоляции и наконец прийдя в себя после шока "черных кораблей", быстренько вторглась в Китай, создала марионеточное Маньчжоуго и начала активно продвигаться по Азии. При этом видя свою роль, как подчеркивает Мещеряков, не в качестве агрессора и захватчика, а в качестве того, кто принесет цивилизацию и сплотит братство азиатских народов - с Японией в качестве старшего брата, разумеется.
Не пересказывая всю книгу целиком, довольно сложно объяснить, как мирная Япония Мэйзди, преклоняющаяся перед западом и с готовностью перенимающая всё европейское, дошла до такой ожесточенной войны. До войны, упорно и безнадежно продолжаемой после капитуляции Германии и Италии - пока сам император не повелел прекратить. И все прекратилось. Это удивительное обстоятельство, которое особо отмечаютв все исследователи: c повелением императора Хирохито японцы не просто покорно сложили оружие, но и в целом будто категорически поменяли свое отношение к былым врагам: при американской оккупации не было никакого подпольного сопротивления, никакой партизанщины, а главу оккупационных войск начали считать чуть ли не героем. Но это - всего лишь один из эпизодов, которые покажутся странными читателю с "западным" взглядом на жизнь и ценностями.
Мещеряков копает глубже. Дело вовсе не в том, что он очень грамотно и подробно пересказывает соответствующую часть мировой истории - а в том, что он делает это, подсвечивая уникальные особенности японского менталитета, культуры, если угодно, которые и обусловили то, что история пошла именно так. Понятно, что таких факторов множество, есть более универсальные, такие как технический уровень и наличие или отсутствие необходимых для войны ресурсов. Но уникальные культурные факторы, с одной стороны, не менее важны, а с другой - просто интересны.
Из явных особенностей японского восприятия по Мещерякову - особое отношение к тому, кто суть "герои". "Японские потери в Пирл-Харборе были невелики. Казалось, что можно было бы "назначить" на роль героев оставшихся в живых. Но этого не случилось. Ха все время войны ни один живой японский военный не был отмечен государственной наградой. "Настоящим человеком" признавался только покойник". Для нас это кажется безумием. Понятно, что во всех странах награждают посмертно, но так, чтобы сознательно игнорировать героизм выживших - это удивительно. А это проистекает из общего культа смерти, стремления к смерти, прерзрения к жизни, которое все больше росло в японской культуре в тоталитарный период. Мотив принесения своей жизни на алтарь государства был едва ли не основным, ни о какой ценности каждой жизни не шла и речь.
Отсюда, кстати, и ужасная жестокость японцев к врагам, в том числе покоренному населению Китая (про ужасы Японо-китайской войны много сказано и написано). Они и о своих-то не заботились особо, к примеру, добивали раненых, вместо того, чтобы эвакуировать госпитали. А другие азиаты и тем более были "второго сорта".

Еще более интересно - про политику. Я уже писала, что несмотря на общий тоталитаризм строя, которые ко времени начала Второй мировой достиг своего апогея, в Японии не было диктатора. На ум не приходит даже ни одно более ли менее известной фамилии политического лидера того времени - и при этом страной кто-то управлял. Кто-то, только не император Хирохито /Сёва. Он, как и все японские императоры до и после него, был фигурой исключительно внеполитической, сакральной и далекой. Простые японцы в основном никогда его не видели и не слышали. Император не был лидером в том смысле слова, в котором его употребляют на западе, он общался с народом исключительно письменно, с помощью рескриптов, написанных нарочито сложным и вычурным языком, и почти не появлялся на публике.
"15 августа 1945 года подданные Сёва впервые услышали его голос. Радиовещание началось в Японии в конце 20х годов, но никогда император не обращался к своему народу". И это было обращение о прекращении войны и капитуляции; напомню, что к тому времени Япония уже давно осталась из стран Оси одна против всех союзников, уже были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки - это их не оставило. А обращение императора - остановило. "Согласно версии, ставшей официальной, император сам принял это решение и настоял на нем - вопреки мнению тех военных, которые выступали за продолжение войны. Пластинку с выступлением тайно записали во дворце и так же тайно доставили на радиостанцию. Мятежные офицеры пытались обнаружить ее, но не смогли". Пожалуй, это один из самых удивительных фактов во всей истории японского участия во Второй мировой - что война для Японии прератилась по слову человека, который до того времени никак не участвовал ни в войне, ни в политике.

Это - лишь несколько аспектов, которые, конечно, не отражают обширность и глубину работы Мещерякова. Меня неизменно поражает каждый раз, когда я его читаю, даже не отличное знакомство с материалом - этого ожидаешь от любого приличного историка и культуролога - а способность скомпоновать этот материал таким образом, чтобы он укладывался у читателя в логичную вереницу причин и следствий. Мещеряков и в этой работе, и в других очень грамотно и подробно отвечает на вопрос "что", но гораздо важнее - еще и на вопрос "почему". В его изложении история перестает быть официальным набором фактов и становится очень живой картинкой, в которой каждая деталь пусть и странна сама по себе, но неизбежна и логична за счет взаимосвязи с другими. Честно говоря, я бы с удовольствием прочитала в его изложении и историю *русского* тоталитаризма тоже.

Вторая часть сборника - это переводы Мещерякова из двух японских мыслителей: Кайбара Экикэн "Поучение в радости" и Нисикава Дзёкэн "Мешок премудростей горожанину в помощь". Они логически никак не связаны с монографией про тоталитаризм, и относятся к совершенно другой эпохе, это вторая половина 17 века. Обе работы представляют собой подборку размышлений о том, как должно поступать, как не должно, и как вообще относиться к жизни. У Кабары Экикэна рассуждения чуть длиннее и тематически сгруппированы, у Нисикавы Дзёкна вообще в духе любимого мной жанра "дзуйхицу", то есть "пишу, что в голову взбредет".
И тот, и другой были учеными-конфуцианцами, и их работы в целом отражают конфуцианскую философию в ее японском изводе. Не скажу, чтобы переводы были столь же захватывающими, как монография про тоталитаризм - но их приятно почитать, и многое из сказанного актуально до сих пор. Вот, например, очень удачная цитата из Кабара Экикэна о спорах в интернете:
"Люди в этом мире часто творят неподобающее - таков закон бренного мира, и тут уж ничего не поделаешь. Глупец не слушает поучений, перед ним даже мудрец отступает. А потому не стоит гневаться на глупца и напрасно травить себе душу. Если кому-то не повезло с самого рождения - это несчастье касается только его самого. Можно ему лишь посочувствовать. Так что нет смысла изводить себя гневом и упреками. Глупо лишаться сердечной радости только из-за того, что кто-то нехорош".

@темы: мещеряков

Шпенглер & Инститорис

Это весьма забавное околонаучное фантазерство малоизвестного итальянского писателя конца 16 века. Гарцони был каноником, немного поездил по Италии, и в целом его биография не отличается особой событийностью. Что не мешало ему, в духе своего времени, создавать подобные "Больнице" компендиумы разного рода странностей в прозаической форме. Другие его сочинения называются, к примеру, "Театр различных мозгов всего света" и "Синагога невежд" (это не я такая образованная, это я прочитала вступительную статью).
В "Больнице" приведена классификация разного рода безумств, коим подвергаются люди, причем несмотря на околонаучный подход к членению видом помешанных, в остальном это вполне себе сборник литературных анекдотов, так как в каждой главке Гарцони приводит многочисленные примеры соответствующего вида безумия, подчас очень комические. Завершаются главки столь за забавными молитвами настоящим и выдуманным богам, которые должны вступиться за данную категорию страдальцев.
Виды безумия у Гарцони условные, какие-то примеры соответствуют современному пониманию безумия, но по большей части это просто дураки, чудаки и люди со странностями. Да и классификация при всей ее сложности и пояснениях автора весьма условна, не всегда понятно, чем конкретно тот или иной вид друг от друга отличны - но суть, конечно, не в научности.
Вишенка на этом странном торте - весьма вычурный барочный стиль, с многочисленными тропами, длиннотами, красивостями и общим многословием. Любителям барочной литературы особо рекомендую, тут и все красоты стиля, и забавное содержание в одном флаконе.
А еще стыдно признаться, но в некоторых помешанных Гарцони прям узнаешь себя; вот, например, зарисовка, как я делаю ремонт:
"В наши дни великое своенравие выказал некий Клавдио из Сало, который, имея дом в деревне, доставшийся ему в наследство от отца, однажды решил придать всей постройке вид голубятни, но через нескольк дней пришла ему прихоть сделать из нее твердыню, окруженную бастионами, со рвами и укрытиями, наподобие крепости; едва с этим было кончено, его расположение переменилось, и он велел срыть ее до основания, разбив на этом места садик с прекрасными апельсинами, когда же они подросли до порядочной высоты, однажды из каприза велел выкорчевать их все, говоря, что лучше тут будет капустное поле, и так его дом сделался наконец огородом с белокочанной капустой".

@темы: гарцони

Шпенглер & Инститорис

"Новая жизнь" - произведение забавной формы. Содержательно она представляет собой изложение истории любви Данте к Беатриче - от того, как поэт впервые встретил ее в глубоком детстве, до ее смерти и последующей всемирной, можно сказать, славы. По форме же "Новая жизнь" - это сборник сонетов с авторскими пояснениями к ним: Данте сам очень подробно рассказывает, из каких частей состоит сонет и в какой о чем конкретно говорится. Это несколько забавно, учитывая, что сонеты у него и так на мой вкус совершенно ясные, и по мысли, и по форме. Больший интерес представляют тут же идущие небольшие прозаические пояснения, связанные с историей создания тех или иных стихов и жизненных обстоятельствах автора в тот момент.
Стихотворения Данте на мой вкус вполне в духе куртуазной поэзии того времени: в основном они полны прекрасных и жестоких дам и всех традиционных клише жанра. Что, впрочем, не мешает им быть превосходными, хотя я и не любитель таких чисто классических форм и стилей. Мне больше по вкусу дружеское зубоскальничанье Данте с родственниками в стихах - вроде тут же приведенной переписки с Форезе Донати, братом его жены. Это не тот великий и грозный Данте, которого представляешь по "Божественной комедии", и не тот жеманный изящный стихотворец, что выступает в других сонетах, а человек живой, с веселым и острым языком.
Письма, пожалуй, представляют наибольший интерес из всего сборника (только, конечно, вместе с комментариями). Притом интересно, что приведены не только признанные письма самого Данте, но и такие, которые исторически приписывались ему, но все же по современным оценкам ученых принадлежат другим лицам его окружения. Большинство писем - на темы общественно-политические, никаких записок в прачечную. Активная политическая жизнь, поэтическое дарование и, как это называется, гражданская позиция Данте делала его идеальным авторам подобного рода писем, вроде знаменитых посланий "Правителям и народам Италии". По сути это никакая не частная переписка, а общественная трибуна, документ, предназначенный для распространения многим и только в силу удаленности автора оформленный как письмо. Хотя все это будет интересно прежде всего историкам противостояния гвельфов и гибеллинов. Для меня (и, наверное, для большинства читателей Данте) наиболее познавательное - письмо Данте к Кангранде делла Скалла, которым он посылает и посвящает ему часть "Божественной комедии", попутно разъясняя ее суть и замысел. Тот удобный и неудобный для литературоведов случай, когда автор сам объяснил, что он хотел сказать этим произведением))


@темы: данте

Шпенглер & Инститорис

В мою библиотечку палеонтологических научпопов - на этот раз двинемся ближе к нашему времени. Принято думать, что мамонты - это примерно тогда же, когда и первобытные люди, "борьба за огонь", вот это все. Но на самом деле, учитывая, что мамонты жили на Земле на протяжении довольно длительного времени, и в отдельных рефугиумах оставались уже после того, как кое-где вымерли - осознайте, что мамонты это примерно тогда же, когда и пирамиды. Вот эта мысль как-то очень сбивает с толку.
Шпанский очень подробно рассказывает и про историю изучения мамонтов начиная с петровских времен, и про все останки, которые находили на протяжении веков (их не так-то и много, то есть мамонтовые находки, особенно хорошего качества, считаются скорее десятками). Мне лично больше всего было интересно про особенности строения и жизни мамонтов: как росли, что ели, почему вымерли. В целом книга небольшая, но по моим ощущениям, более чем исчерпывающая для непрофессионала в вопросе про мамонтов и других животных, которые жили в одно время и в одной местности с ними, типа шерстистых носорогов.
Особенно интересно, как ни странно, про ледниковый климат. Шпанский пишет, что особенностью Ледникового периода было отсутствия длинных межсезоний, то есть короткое и теплое лето быстро сменялось холодной зимой, и в целом в "мамонтовый" период климат был суше. Поэтому, как ни странно, у животных было больше пищи: зеленые растения быстро схватывались морозом, и вместо того, чтобы гнить в сырости, сохраняли в замерзшем виде свои питательные качества. Что позволяло травоядным кормиться всю зиму, выкапывая их из-под снега. Ну а хищникам было вполне нормально кормиться травоядными, не говоря уж о том, что трупы погибших животных тоже отлично сохранялись во льду как в естественном холодильнике и обеспечивали едой падальщиков. А вот когда настало потепление, пришли более длинные периоды межсезонья, и к зиме для травоядных оставалось гораздо меньше пищи - вот они и вымерли.
Шпанский весьма скептически относится к идее, что человек активно охотился на мамонтов. Они все-таки были слишком крупной и тяжелой добычей, к тому же вокруг было достаточно добычи полегче, тех же оленей. Так что уж деятельность человека точно не могла привести к их вымиранию.
В общем хорошая научпоповская работа, много интересной информации, написано доступно, но при этом без особых попыток упросить под непрофессионального читателя.

@темы: научпоп

Шпенглер & Инститорис

Не знаю, что я от этой книги ждала. Что-то типа "Слова живого и мертвого" Норы Галь, может. Или работы Чуковского про перевод. А получила унылейшее учебное пособие по теории перевода без единой новой мысли, написано наикондовейшим бюрократическим языком. В целом, наверное, оно и понятно: это "научная работа" в худшем смысле современных российских научных работ. В ней соблюдена вся формалистская структура: предмет, метод, актуальность, выводы после каждой главы. Огромное количество терминов, причем очень видно, что даже там, где можно сказать более живым языком, автор старается напихать побольше наукообразных слов - из лингвистической терминологии вообще.
А вот с содержанием все печально, потому что собственно про то, *как* происходит работа переводчика, в чем тонкости, ничего не сообщается. Нет, формальностей очень много, схемы всякие, но по сути это напоминает пресловутое "внутри у нее неонка". То есть автор, может быть, и лингвист, но не просто не филолог, а анти-филолог, учитывая, что с русским языком по ходу текста большие проблемы. И если мы хотели получить образец "научного канцелярита" - то вот он, этот текст, от первого слова до последнего.
Что же до собственно разбора отдельных моментов перевода - тут не знаешь, смеяться или плакать. Целая здоровая глава посвящена типа примерам перевода. Выглядит это примерно так: автор приводит какое-то предложение или абзац на английском, потом на русском, и комментирует: вот смотрите, здесь герундий переведен глаголом. Ну ок. Посмотрели, дальше что? Но нет, никаких выводов автор не стремится делать, кроме того, что в некоторых случаях переводится так, а в некоторых сяк. Несколько страниц посвящено переводу выражений "there is/there are", в смысле, вариациям "есть", "там" и "на столе книга". Автор, ты зачем все это написал, хочется сказать? Ну книга, ну на столе, что сказать-то хотел? Это все в 1 классе теперь проходят, зачем ты это в научную работу по переводу засунул - как и вообще все остальные более или менее тривиальные вещи, которые в ней есть. И все нормальные переводчики делают эти вещи по наитию, уж точно не задумываясь, применили они "метод опущения" или "метод замены", тем более, что ни ценность, ни специфику этих методов автор не потрудился прокомментировать - кроме того, что они есть. А также много других.
Совершенно бесполезная трата времени, не научная работа, а полный бюрократический хлам. Зато список литературы наверняка по ГОСТу оформлен.

Шпенглер & Инститорис
Видимо, я неудачно выбрала книгу для первого знакомства с миром Хобб. Думала, что первая часть саги окажется действительно романом, открывающим подцикл, а вышло, что это по ощущениям какой-то промежуточный текст между другими романами. Во всяком случае, все интересные события, видимо, происходят в других книгах: и активные действия, и раскрытие авторского мира, и масштаб. А тут половину текста герои сидят "на завалинке" и вспоминают минувшие дни. Насчет завалинки я даже не особо шучу: примерно половину большого романа главный герой, человек немолодой и помятый жизнью, что неоднократно подчеркивается, тихонько живет отшельником своим деревенским бытом и изредка к нему наезжают старые друзья, преимущественно чтобы выпить и повспоминать. Заодно мы наблюдаем его немудрящий быт, мальчика-приемыша, дряхлого ручного волка и цыплят, которых нужно кормить. Все это было бы мило, но начинает утомнять уже на 20 странице, а когда продолжается ровно в таком же духе и на 400, невольно задумываешься, почему я до сих пор это читаю.
Вот Ле Гуин, например, умела создать ту же атмосферу - герой, отошедший от дел и ведущий тихую деревенскую жизнь в глуши - буквально несколькими страницами, если не абзацами. И этого было достаточно. А у Хобб эта скучнота заняла больше трети текстового времени, и на мой взгляд, это не украсило.
Впрочем, когда сюжет начинает разворачиваться, столь же долгое время ждешь, что вот сейчас, сейчас станет наконец интересно, и масштабно, и оригинально - должна же популярность автора объясняться. Но нет, сюжет так и остается каким-то не просто местечковым, а дремуче местечковым. Пропадает наследник престола в стране - и на его поиски отправляют всего троих человек, один из которых немолод и помят, второй никогда не сражался, а третий - женщина. Нет, ок, я понимаю все про конфиденциальность - но у них там реально нет даже приличной охраны, получается?
Сама история пропажи тоже какая-то странная, и я в итоге, несмотря на безумную длину текста и объем рассуждений, так и не поняла толком, чего эти таинственные недо-похитители хотели и как так легко отказались от своих замыслов. Точнее, поняла, но это как-то странно и очень уж по-дилетантски. И похитители дилетанты, и преследователи, и история не стоит того, чтобы ради нее писать такой длинный роман.
Осталось настойчивое впечатление, что все интересное, действительно, дано в пересказе или в воспоминаниях героев, будто оно могло бы происходить в других книгах, но вот тот сюжет, который разворачивается здесь и сейчас, по сравнению с этим великолепием совершенно местечковый, и герои не тянут на героев, а тянут на двух немолодых придурков, решивших тряхнуть стариной, но изрядно переоценивших себя. Простите, поклонники Хобб.
Отдельно скажу про перевод - читала в единственном переводе и пожалела об этом. Ладно я знаю английский, а вот людям не знающим что должны сказать слова "уит", "скилл" и "принц Дьютифул"? Мне же все это слишком сильно напоминает наш профессиональный суржик, особенно "скилл" - так сразу в памяти всплывает "софты и харды". Нет уж, не дело так переводить.

@темы: хобб

Шпенглер & Инститорис
У этой повести очень простой, но при этом очень изящный рисунок. Как "Голубка" Пикассо: ничего особенного, несколько чистых линий, но - шедевр. Тот редкий случай, когда камерность и малая форма идеально сочетаются: в тексте ровно то, что надо, и не больше, и не меньше.
Удивительный мир летчика и говорящего самолета, который следует через эфир к сфере неподвижных звезд кажется для него настолько естественным, что и не придет толком в голову в нем усомнится. Да, фантастический мир, но не более фантастический, чем многие другие. Очень интересный, очень романтичный. Мир Поиска, романтика дальних странствий и звездных пространств, как молодые АБС, только все менее жестко, уютнее и камернее. Даже жаль, что история маленькая и с этим миром приходится в итоге расстаться.
Вторая часть больше похоже на нашу обычную реальность. Тоже фантастика, но уже не такая. Не романтичная, взрослая. Со взрослыми проблемами, которые не столько глобальные, сколько изматывающие и бесконечные. Кто вырос, тот поймет, увы. Со взрослой работой, когда слово "надо" доминирует над усталостью и собственными возможностями.
Я довольно быстро догадалась, как две части связаны, увы, но это не портит впечатление. Все становится очень логичным зато. Прием старый, но не столько банальный, сколько классический)) Очень, очень красивая повесть.

@темы: онойко

Шпенглер & Инститорис
Интересная история, на первый взгляд (и, видимо, взгляд самого Грина) - такая же простенькая по сюжету, как "Алые паруса", но это только если не примерять ее события на реальность. Такая вполне сказочная модель: две сестры, младшая - красавица и к тому же богачка, старшая - уродлива и значительно беднее (почему так вышло, вопрос к родителям). Позиционируется, что младшая еще и хороший человек, а старшая - плохой, но из всего текста следует обратное.
А дело вот в чем: некрасивая сестра, собственно Моргиана, мучается собой и своей жизнью, особенно на фоне красавицы сестрицы, и эти мучения, столь очевидные читателю, похлеще Достоевского. Их нельзя не заметить и их нельзя игнорировать. Что же на это делает младшая Джесси, которой полагалось вроде быть доброй? - Искусно подливает масла в огонь. И дело не в том, что она как-то сознательно вредит Моргиане, нет, все проще: ей на Моргиану и ее душевные драмы глубоко наплевать. Как и на вообще все, что не касается непосредственно ее. Джесси - такая образцовая красивая эгоистичная куколка получилась, и как бы автор меня не убеждал в ее замечательности, я в нее не поверю. Я встречала таких девушек в реальной жизни, с ними можно общаться нормально ровно до того момента, когда твои и ее интересы не вступят в противоречие даже по самому ничтожному моменту. Это любимые доченьки, не знающие слова нет, им просто в голову не приходит, что иногда чувства и интересы других людей нужно учитывать - не то чтобы они не понимали, что вокруг живые, им просто совершенно искренне наплевать.
Грин поворачивает сюжет очень печально: задуманное Моргианой испытание оказывается для Джесси в итоге всего лишь легкой неприятностью, зато сама Моргиана расплачивается за него сполна. Собственно, так и бывает: кто-то идет по жизни, кажется, шутя, а кто-то наступает на все колючки и ломает шею там, где первый проходит, даже не заметив.
Но сочувствуешь все же Моргиане. Я закончила роман с чувством большого раздражения по отношению к Джесси, потому что я просто уверена, что если б не ее конкретно поведение, эгоизм и безразличие, то и драма Моргианы не была бы такой острой и болезненной. Интересно, осознавал ли это автор?

@темы: грин